— Спасибо за то, что позволил нам с Алексом помочь тебе. — Дженивра отошла от него, Эш обернулся, проследив взглядом ее путь к окну.
— Все очень плохо? — Эш поднялся и присоединился к ней.
Именно о такой беседе думала Дженивра в первый вечер в оранжерее, но тогда он еще был не готов.
— Он постепенно угасал в течение нескольких месяцев. — Дженивра вздохнула и прижалась к Эшу. — Доктор сказал, что у графа за последние три года случилось несколько ударов, после каждого ему становилось все хуже. Он немного оправился, бывали и хорошие дни, но в конце концов его силы иссякли. Граф не мог ходить, писать, говорил с трудом.
— Не могу представить его таким.
— И не надо. Сохрани в памяти тот его образ, который запомнился тебе больше всего.
— Я помню последний день, когда мы с ним виделись, как раз в этой комнате. Мои чемоданы были уже уложены для поездки в Италию, экипаж стоял у ворот, хотя мы опять поссорились по поводу отъезда. Отец не мог допустить, чтобы его сын ехал в старой карете, независимо от того, согласен он с моим решением или нет. — Эш поймал себя на том, что невольно улыбается воспоминаниям. Отец всегда гордился положением, которое их семья занимала в обществе, и призывал сыновей никогда не забывать своего высокого рождения. — Он вошел в комнату, и я подумал: «О нет, опять старая песня». Однако он лишь сказал: «Не позволяй себе стать меньше, чем ты есть». Тогда я увидел в его словах лишь иной способ высказать неодобрение тем, что я намеревался сделать.
— И что же? — Прислонившаяся к нему худенькая фигурка Дженивры, казалось, обволакивала теплом и спокойствием, Эш сильнее сжал ее в объятиях. Многие годы он ни с кем не обсуждал отношения с отцом, однако теперь чувствовал, что поступает правильно, разговаривая с ней. Хотелось рассказать ей обо всем.
— Я хотел стать пианистом, учиться в Вене, поехать в Италию и изучать искусство изготовления роялей. Намеревался сделать лучший музыкальный инструмент. — Эш покачал головой, припоминая многочисленные ссоры, которые случались у него по сему поводу с отцом. — Однако отец не считал это достойной карьерой для меня. Графский сын, наследник он или нет, не опустится до исполнительства на потребу публике и не запачкает руки столярной работой. Всю жизнь меня растили в убеждении, что я должен искать себе место вне стен Бедивера, поскольку это предназначалось Алексу. При этом всегда существовали определенные ограничения в выборе карьеры. Фортепьяно не входило в список дозволенного. К сожалению, я не видел себя в армии и уж, не дай бог, за церковной кафедрой.