стол. Поверхность стола покрыта старым, уже осыпающимся, коричневым дерматином. На
нем еще заметны глянцевые следы от стаканов. Узнаю тебя, Русь! Тяжелый мраморный
письменный прибор с перьевой ручкой и высохшей чернильницей, пожелтевший
перекидной календарь. Дата – 26 декабря 1953 года. Все ящики пустые, только мусор –
кнопки, скрепки, старые карандаши, истертая на нет копировальная бумага. Два других
стола – обычные доски на ножках. Несколько стульев. Пустой металлический ящик для
документов с приоткрытой дверцей и торчащим в ней ключом. По стене за столом стояло
шесть как бы ни… да, точно! Больше всего эти штуки напоминали штативы для
фотоаппаратов. Три ноги и вертикальная, регулируемая по высоте, стойка. За стойками, на
стене, самодельный, выцветший от времени плакат. Красной тушью, большим плакатным
пером написано:
“Опасность!!
На оси не стоять!
Смертельно опасно!!!”
На какой оси? На земной, что ли? Я пошарил по сторонам фонарем. На полу, в
темноте, стало заметно нарисованную толстую белую линию, идущую вдоль почти по
центру этого тира. Просто здесь, в центре помещения, где горела единственная лампочка,
её или зашаркали подошвами, или затоптали грязью. Ладно, ось мы нашли. А больше
ничего и нет… Виноват! Между тумбами стола спрятан ящик с пустыми бутылками из-под
“Нарзана”. Часть бутылочных ячеек пусты и в них валяется всякий мусор – окурки,
станиоль, шоколадные обертки и конфетные фантики. Чувствуется, что тут много курили,
пили коньяк, закусывая его шоколадом.
Вдруг, неожиданно, вспомнились строки из Стругацких: “… на скатерти виднелись
неотмытые пятна. На ней много и вкусно ели. Ели омаров и мозги с горошком. Ели
маленькие бифштексы с соусом пикан. Большие и средние бифштексы тоже ели. Сыто
отдувались, удовлетворенно цыкали зубом…”
Цыкать зубом я не стал. Страшно стало. Вы же помните, кто пришел к герою
“Понедельника” на это цыканье? Однако, цыкнуть захотелось. За всеми этими делами я
успел проголодаться.
-Ну, что, напарник? Может, пошабашим пока, а? Пошли, поедим, Кошак? Ты как
насчет пожрать?
Насчет пожрать, Кошака можно было и не спрашивать. Жрать он мог всегда, круглые
сутки напролет. Кот грубым мявом выразил мне полную поддержку в задуманном, задрал
хвост трубой и неспешно потрусил на выход. Уходя, я дисциплинированно погасил свет.
Смотались мы с котом из подвалов в самую тику. Только я вышел на свет божий, как
запищал и украсился сообщением о гостях мой электронный шпион. Пришлось снова