Дорсет вынужден был жениться, но герцог Этерстон твердо сказал себе, что не позволит заманить себя в ловушку подобным образом. Но все это тем не менее приводило его в ярость.
Он изо всех сил старался быть осторожным и не давать насильно связать себя узами брака. Будучи очень расстроенным встречей с графиней Минторп, герцог все-таки взял себя в руки и решил во что бы то ни стало найти в казино леди Милли.
Она наблюдала за тем, как вращается рулетка, и была в этот вечер особенно неотразима. На Милли была шляпа с пером и изумрудное зеленое платье с довольно смелым декольте, а сияние ее бриллиантов удивительно красиво сочеталось с блеском ее глаз. Кто-то однажды сделал леди Милли комплимент, что она сверкает, как шампанское, и она об этом никогда не забывала. Она всегда сияла, как сказочная фея, и мужчины, увивавшиеся вокруг нее, неизменно подсмеивались над ее остротами и замечаниями по поводу их косвенных намеков, потому что в самой простой фразе она могла найти скрытый подтекст.
У герцога было такое чувство, что графиня Минторп нанесла ему удар в самое сердце, а Милли казалась близкой и родной, частью того мира, который он понимал, — мира, очень далекого от этого рынка невест, на котором девушки выставлялись, как лошади на арене.
Он присоединился к группе мужчин, беседовавших с леди Милли, и они поспешили ретироваться, предполагая, что у них будет интимный разговор.
— А, вот и вы! — обрадовалась леди Милли. — Я вас повсюду искала. Мне нужно пять тысяч франков, Я проиграла все свои деньги!
Герцог вынул из кармана бумажник, достал оттуда деньги и протянул их леди Милли. Она медленно и спокойно приняла их, затем посмотрела на него и сказала:
— Однако вы богаты!
Ее слова звучали совершенно недвусмысленно, и во взгляде была явная обида. Некоторое время герцог молчал, потом повернулся и вышел из казино. Он знал, что Милли сердита на него за то, что четыре ночи ждала его напрасно. Прося у герцога деньги столь беспардонно, она как бы утверждалась в своей власти над ним и показывала всем присутствующим, что имеет право претендовать на его богатство и распоряжаться им.
Вероятно, не будь он уже выведен из себя словами графини Минторп, он не отреагировал бы так болезненно на шпильки леди Милли. Сейчас же он почувствовал, что если останется в казино еще немного, то нарушит все нормы приличия и взорвется.
Герцог всегда гордился своим самообладанием. Он никогда не повышал голоса, даже на слуг, и ни разу ни с кем не поссорился. Когда он бывал раздражен, то становился холодным как лед, и это действовало на окружающих гораздо сильнее, чем если бы он кричал. Голос его звучал тогда, как удар хлыста, хотя сами слова не были оскорбительны.