Ромэна Мирмо встала с кресла, в котором сидела.
Она принялась расхаживать по комнате, немного встревоженная воспоминаниями. Мысль об Андрэ де Клерси ее волновала. В Париже она с ним встретилась не с тем равнодушием, с каким хотела бы. Какое, действительно, ей теперь могло быть дело до всей этой давнишней и неясной истории? И все-таки она невольно думала о ней. В сущности, не винила ли она Андрэ де Клерси за его молчание? И не укоряла ли самое себя за то, что так упорно делала вид, будто не замечает вызванной ею тревоги? Зачем им было хранить эту горделивую замкнутость? Поступи они иначе, что бы вышло? Жалели ли они друг о друге? Ромэна не любила спрашивать себя об этом. К чему? Жизнь есть жизнь, и мы не властны над прошлым, мы, которые были не властны над настоящим. А потом, раз она приняла известного рода жизнь, она считала бы недостойным на нее жаловаться.
Она мадам Мирмо. Любит она своего мужа или не любит, привязан он к ней или не привязан, дело не в этом. На ней, во всяком случае, лежат известные обязанности, и разве не запретны для нее иные сожаления? Разве удел, который ей дал месье Мирмо, женясь на ней, не лучше того, который иначе бы ее ждал? Конечно, Этьен Мирмо не проявляет по отношению к ней того, что принято называть любовью; но, в конце концов, заслуживает ли она, чтобы ее любили? Ее муж к ней внимателен и окружает ее спокойной и верной нежностью. Что он предпочитает ей свои безделушки, свою туретчину, так это его право. Взамен того он предоставляет ей полную свободу. Не проявляя желания брать ее с собою в Персию, он ни слова не возражал против ее намерения побывать в Париже. В общем, месье Мирмо она обязана благосостоянием и независимостью. Если бы не он, она, быть может, никогда не выезжала бы из Ла-Фульри и сделалась бы когда-нибудь старой девой в наколке и в митенках, как бедные тетушки де Жердьер!
Эта мысль ее развеселила, но не пора ли было возвращаться к теткам? Ромэна прислушалась к шумам в доме. Снизу доносился голос тети Тины, которому вторил голос тети Нины. Барышни де Жердьер ссорились, как это с ними случалось нередко, большей частью по нелепым поводам.
Ромэна припомнила подобного рода сцены, требовавшие ее вмешательства и поневоле ее развлекавшие своей забавностью. И все-таки два года, проведенные ею в Ла-Фульри, тянулись для нее долго. Что бы было, если бы она лишилась соседства Берты де Вранкур, потому что Берта, вскоре после свадьбы Ромэны, добилась согласия мужа поселиться в Париже? Мысль о Берте снова привела Ромэну к мысли об Андрэ де Клерси. Обнаружив их связь, она почувствовала себя взволнованной. Ромэна не была святошей; она отлично понимала, что ее подруга уступила потребности быть любимой, но тогда, значит, Андрэ де Клерси способен любить! Он не так холоден и не так равнодушен, как можно подумать. Он сумел высказать свое чувство, выразить его, добиться на него отклика! «Так почему же пять лет тому назад, если он был влюблен в меня, — спрашивала себя Ромэна Мирмо, — почему он ничего не сказал, ничего, ничего?» И в Ромэне шевелилось смутное чувство досады на Андрэ де Клерси, легкое чувство обиды, умеряемое удовольствием от мысли, что Берта де Вранкур счастлива, что она любима.