Ромэна Мирмо подошла к окну. Яркость света смягчалась. Тихая и спокойная даль наполнялась золотым миром. Ромэна вдруг почувствовала прилив симпатии к этой долине, к этим деревьям, к этим холмам, к этой речке, протекавшей там, к этому старому провинциальному дому. Может быть, лучше было бы оставаться здесь, тихо, скромно, незаметно, никому не обрекая своей жизни, никому не отдавая своего будущего? А потом, когда бедные тетушки умерли бы, на скромные средства, которые они бы ей оставили, вернуться в Рим доживать свои дни возле дорогих могил, в одиночестве, в безмолвии, в забвении!
Когда к обеду Ромэна Мирмо спустилась вниз, она переменила дорожный костюм на одно из тех сирийских платьев, которые зовут «абаями» и которые она привыкла носить в Дамаске, ввиду их изящества и удобства. Входя в столовую, Ромэна ожидала, что тетушки встретят подобный наряд изумленными возгласами, ибо обычно они удивлялись всякому пустяку, но тетя Тина и тетя Нина не проявили при ее виде ни малейшего любопытства. Они сидели рядышком на узком диване, молча и сосредоточенно. За столом они были столь же неразговорчивы. Ромэна спрашивала себя, уж не сделала ли она чего-нибудь такого, что могло им не понравиться? Но вскоре она получила объяснение их молчаливости.
Тетя Тина и тетя Нина не прикасались к подаваемым блюдам. Они обнаруживали странное отсутствие аппетита и сидели понуро и смущенно перед пустыми тарелками. Ромэна, успокоившись, смеялась про себя. Тетушки де Жердьер, очевидно, напичкались до обеда конфетами, и теперь их мутило. К тому же они, должно быть, успели попрекнуть друг друга жадностью и не могли простить одна другой этой бесцельной прозорливости. Ромэне Мирмо было смешно, и она изо всех сил старалась их развеселить, но это ей не удавалось. Вдруг ее осенила мысль.
— Представьте себе, тети, в Дамаске есть целый квартал, занятый сплошь кондитерскими… Да, тети, кондитерскими…
При этих словах старые девы насторожились.
Ромэна Мирмо продолжала:
— Да, тети, вообразите себе главную улицу в Рикуре, которая была бы сплошной кондитерской…
— Ты слышишь, Тина?
— Ты слышишь, Нина?
Барышни де Жердьер сразу заинтересовались, забыли про свою ссору и про свою изжогу и с детским восхищением слушали Роману Мирмо, описывавшую им длинные галереи базара, с лавками по сторонам, где громоздятся в вазах, на блюдах, кучами, пирамидами, грудами все сласти, все лакомства, все вкусные вещи, которые изобрело восточное чревоугодие и обычай которых живет в темных переходах большого дамасского базара.
И тетя Тина с тетей Ниной, вознесенные в сахарный рай, благоговейно внимали своей племяннице Ромэне, в то время как та рассматривала на стене Психею обоев, робко склонившуюся, с лампой в руке, над уснувшим юным Амуром.