— Разрешите вам сказать, что мне поручено привезти вас в Аржимон к завтраку, если вы ничего не имеете против. О, вы не откажете! Без вас я не посмею показаться мадам де Вранкур на глаза.
У него был такой встревоженный вид, что Ромэна Мирмо засмеялась:
— Да я согласна; но только я не одета, и вам придется подождать добрых полчаса. К счастью, тетя Тина и тетя Нина тут и составят вам компанию; к тому же я потороплюсь.
Ромэна снова взяла букет, принесенный ею из сада:
— Итак, запаситесь терпением и поухаживайте за тетей Тиной и тетей Ниной. Мне кажется, они немного влюблены в вас, юный донжуан.
Тетя Тина и тетя Нина запротестовали, тряся папильотками, а Ромэна кричала им, уходя:
— И смотрите, месье де Клерси, не скушайте у них всех буль-де-гомов!
Пьер де Клерси провел со старыми девами странный час. Уход Ромэны словно лишил комнату всего ее света. Рисунки на стенах казались ему начерченными пеплом. Видневшиеся на них мифологические фигуры приобретали для него призрачный облик. Слова, которыми он обменивался с барышнями де Жердьер, раздавались замогильно; они были беззвучны и лишены для него всякого смысла. И эта беседа, казалось, тянулась уже века и должна была длиться вечно. У Пьера де Клерси было такое чувство, словно он сошел в мир теней. Единственным живым предметом была красная роза из букета мадам Мирмо, оставшаяся лежать на столе. Это был для него поистине цветок пламени и огня. Он жег ему глаза своим ярким пурпуром, и от него нельзя было отвести взгляда.
Думы же его последовали за Ромэной в комнату, где молодая женщина одевалась. При мысли об этом у Пьера билось сердце. Что-то загадочное и таинственное совершалось в нескольких шагах от него. Да, совсем близко, над этим потолком с выступающими балками, выкрашенными в серый цвет, находилась мадам Мирмо, тут, рядом, и, однако же, очень далеко. В то время как эти старые девы щебетали около него всякий скучный вздор, а он им отвечал кое-как и наугад он испытывал подлинную галлюцинацию. Он видел, как Ромэна Мирмо расхаживает по этой комнате, которой он не знает и куда, должно быть, никогда не войдет. Она открывает шкаф, достает белье, одежду. Вот она распахивает сирийское платье; закинув руки, она расчесывает свои чудесные волосы. И каждый из этих жестов Пьер представлял себе с необыкновенной отчетливостью.
И в то же время эти образы, такие четкие, не вызывали в нем ничего чувственного. Они напоминали ему скорее какую-то церемонию, как бы обряд нечто вроде священнослужения, привычного и вместе с тем далекого. Конечно, ему приходилось видеть, как женщины одеваются и раздеваются, но это не имело никакого отношения к тому, что сейчас делала Ромэна Мирмо. Она была для него совсем особым существом, мысль о котором и присутствие которого приводили его в состояние пленительной мечтательности. И он оставался бы так еще целые часы, если бы вдруг не отворилась дверь: Ромэна Мирмо была готова…