— Что это было? — спросила я, когда толпа начала потихоньку расходиться и мы медленно шли к машине, на ходу принимая соболезнования. Общего семейного лимузина не было, Адам с Лавинией не собирались ехать вместе. Лавиния, как старшая в семье, занимала первую машину в кортеже вместе с Морисом и детьми. Молчаливый по обыкновению Пат вез нас с Адамом в машине его отца, которая теперь перешла к нему. Впрочем, Лавиния уже объявила, что намерена это оспорить.
— Сожалею, что так вышло, но я не мог отделаться от одной странной мысли, — ответил Адам. Он снова ухмыльнулся, его просто распирало от смеха. — Я не стану изображать, будто напрочь убит горем, Кристина. Разумеется, мне грустно от того, что отец умер. Это печальное событие, и сегодня печальный день, но я не намерен ломать руки от горя, как будто мой мир рухнул. И не собираюсь извиняться за это. Хочешь верь, хочешь нет, но можно полноценно жить дальше после того, как потерял кого-то из близких.
Меня удивила эта демонстрация силы.
— Ну а что тебя так развеселило, когда твоего отца опускали в могилу?
Он поджал губу, потряс головой, и по лицу его снова пробежала улыбка.
— Я пытался вспомнить его. Вспомнить что-нибудь трогательное, какой-то момент, когда мы с ним были едины. Это сильное переживание, когда твоего отца предают земле, и я хотел ощутить утрату, хотел почтить его память… Я подумал, что это поможет мне запечатлеть этот миг, что так будет правильно. — Он рассмеялся. — Но все, что пришло мне в голову — как мы с ним виделись в последний раз. Последний мой с ним разговор в больнице.
— Да, я его помню. Я же была там.
— Нет, тогда тебя уже не было. После того как меня отпустили охранники и все вышли из палаты, мы с ним поговорили. Я хотел убедиться, что он понимает — я не делал того, в чем меня обвинил Найджел. Мне было важно, чтобы он это знал.
Я кивнула.
Адам улыбнулся.
— Он мне не поверил. И еще он сказал… — Его опять разобрал смех, такой заразительный, что я тоже рассмеялась. — Он сказал: «Мне не нравится эта сучка. Вообще. Ничуточки». — Адам буквально захлебывался от хохота. — А потом я ушел, — давясь, из последних сил договорил он.
Я перестала смеяться, мне уже было не смешно.
— О ком он говорил?
Адам замер на секунду, глотнул воздуху и, перед тем как зайтись в спазматических всхлипах смеха, в истерике выдохнул:
— О тебе.
Я пыталась найти в этом что-то забавное, но не могла, и чем дольше я молчала, тем сильнее он хохотал. Пату пришлось кружить неподалеку от дома минут десять, чтобы Адам наконец успокоился, поскольку в таком состоянии нельзя было появляться на людях. Впрочем, глаза у него стали совершенно красные, что могло быть воспринято как проявление сыновнего горя.