Разделся и завалился, вновь выкрутив рацию на максимум и поставив под ухо. Едва уснул – вновь голос Хэнка:
– Хэнк вызывает Босса, как принимаешь?
– Хэнк, здесь Босс, громко и чисто. Говори.
– У противника сеанс связи. Парень с чем-то вроде мэн-пак-радио[33] явно пытается установить связь. Не на балконе, но наблюдаю его, он у самого окна сидит. Не глядел бы специально – не заметил.
В начале каждого часа проверка связи? Может, и так. А может, и раз за ночь.
– Хэнк, теперь следи внимательно, когда будет следующий сеанс связи. И еще вопрос: из винтовки его отсюда достанете?
– Здесь девятьсот метров, – последовал ответ. – Если только пятидесятым… я по себе сужу.
– Алекс сейчас отдыхает, что ли?
– Отдыхает. Разбудить?
– Не надо, потом уточни с ним – дотянется он из своей винтовки с глушителем?
Если связиста видят за окном, то перед ним еще и толстое стекло, окна в терминале солидные. Пуля может просто разрушиться или уйти в сторону, особенно учитывая, что прилетит она под углом. А вот пятидесятый калибр окно не остановит. Зато его слышно очень далеко. Услышит кто-то выстрел, потом на связь не выйдут – выводы сделать не так трудно. Лучше бы с глушителем, да.
Кстати, а на пятидесятый местный у них глушители есть? Я только винтовки видел, в зипы не заглядывал. Если снабдились с базы спецвойск, то вдруг?
Или просто войти в терминал по-тихому? Опасно. Могут наставить сюрпризов, будет неприятно. Я бы наставил.
– Принял, выйду на связь.
– Отбой связи.
Да, кстати, взрывчатка у нас есть, надо бы пока самодельные мины сделать, что ли. Надо подумать и использовать имеющуюся С-4Б[34]. И гранат опять же хватает, но только я их запалы знаю плохо. Советский запал я мог бы подрезать на мгновенное срабатывание, а что с этими делать – черт его знает.
И с мыслями о минах с запалами я завалился спать.
Утро приходило в терминал с запахом жарящегося бекона. Сама яичница была из порошка – тут уж ничего не поделаешь, специфика оторванной от всего снабжения Базы, – а вот бекон был уже «новым», с федеральной территории, который чужие закупали через Вайоминг. Скудость после гибели мира наступить все же не успела, люди продолжали работать. Еще живя в Канзасе и присматриваясь к окружающим, я заметил, насколько тяжко и старательно они вкалывали. Нет, американцев в отсутствии трудолюбия никто и не упрекал никогда, но кажется, что сейчас уходом в работу они старались заглушить все то, что не давало жить, не давало спать по ночам, то, что возвращалось и возвращалось к ним, – смерть близких, смерть того мира, который они знали, смерть всего вокруг. И странная, нелепая, словно выигранная в лотерею жизнь – иммунитет. Его нет ни у кого, а у тебя вдруг он есть. Вокруг тебя умирает целый мир, а ты сидишь целый и невредимый и просто смотришь на творящийся вокруг ужас. И хоронишь близких, и видишь, как пустеют и пустеют дома, как ты остаешься один на один с самим собой. Именно так мне это описала Люси – женщина из канзасского Гарден-Сити, с которой у меня случилось то, о чем я стараюсь даже не думать, – однажды, когда мы об этом заговорили. Именно поэтому она и была такой… странной, наверное, с постоянно ощущавшимся внутренним надломом.