– Мы вдруг садимся за рояль, снимаем с клавишей вуаль…
Огонек свечи загадочно подмигивал, постепенно размываясь, с двух сторон меня грели юные девы. Рай, натуральный рай…
– Сейчас нас хватятся, – нехотя спрогнозировал я, – и кто-то рыжий получит полотенцем по заднице. И хорошо если полотенцем.
– Рыжий? – протянула Тома, задумчиво наматывая прядку на палец и рассматривая ее, как будто увидела в первый раз.
– Рыжий, рыжий, – весело хихикнув, подтвердила Яська и припрятала почти опустевшую бутылку за диван.
– Тебе нравится рыжий? – уточнила Тома. – Я у мамы хну видела…
– Не вздумай! – ужаснулся я. – И думать забудь! Пошли, сработаем на опережение, порадуем семью своим видом.
Я толкнул дверь и, пропустив девушек вперед, зашел в комнату. Взявшись за руки для устойчивости, девчонки промаршировали к своим местам неестественно твердой походкой. Их проводили добродушными взглядами – всем было хорошо, еще когда я уходил, и за прошедшее время стало еще лучше.
Антураж немного поменялся: в центре стола появился закопченный чугунок с парящей желтоватой картошкой, на большом блюде под тонко нарезанными луковицами серебрились боками обильно политые подсолнечным маслом ломтики иваси, осторожно выглядывали из-под толстого слоя сметаны чуть отливающие зеленью соленые грузди. Судя по витающему аромату, где-то в кипятке томились сосиски. По центру стола дед, деловито пошевеливая густыми бровями, целеустремленно разливал по стопарикам «Пшеничную».
«Надо срочно картошкой с маслом или салом заесть», – мелькнула у меня спасительная идея, пока я по замысловатой траектории приближался к столу.
– О, молодежь пожаловала, – чуть пьяно протянул отец. – Сейчас мы, Вадя, у них спросим. Что комсомолия думает…
– О чем спорим, – уточнил я, утвердившись на стуле, – о работе или о женщинах?
Мужики весело заржали.
– Ну, можно сказать, что и о работе, – сказал, отсмеявшись, Вадим.
Я скользнул взглядом по стоящим на полу пустым бутылкам. Шампанское, шампанское, вино, беленькая. Ага, значит, вторую добивают… Сильны.
– О проекте новой конституции спорим, – пояснил отец. – Я за многопартийность. Вон в ГДР и в Польше по несколько партий – и кому это мешает? Пусть бы были.
Я громко фыркнул. С высоты опыта моего поколения этот детский лепет был достоин лишь осмеяния, и я не задумываясь припечатал:
– Многопартийность невозможна без хотя бы относительной свободы прессы. А как сказал один мудрый человек на предложение ввести свободу прессы в СССР: «Через месяц после отмены цензуры в Чехословакии нам пришлось вводить туда танки. Скажите, кто будет вводить танки к нам?»