Одиннадцатый металл

Кельсер сжал двумя пальцами маленький трепещущий клочок бумаги. Ветер попытался вырвать его и унести прочь, но Кельсер крепко держал бумагу.

Рисунок на ней был неправильным. Он раз двадцать пытался изобразить его правильно, повторить изображение, которое она всегда носила при себе. Кельсер был уверен, что оригинал погиб: не осталось ничего, напоминающего о ней, ни одного свидетельства. Так что он безнадежно пытался воссоздать ценимое ей изображение.

Цветок. Так его называли. Миф, сказка, мечта.

— Прекрати это делать, — проворчал его спутник. — Надо мне отучить тебя рисовать их.

— Попробуй, — мягко отозвался Кельсер, складывая клочок бумаги и убирая его в карман рубашки. Позже он вновь попытается; лепестки должны быть больше похожи на слезы.

Кельсер спокойно взглянул на Геммела, потом улыбнулся. Улыбка казалась натянутой; как можно улыбаться в мире без нее?

Но Кельсер не перестал улыбаться: надо сохранять улыбку, пока она не станет естественной. Пока тупая боль, скрученная в узел внутри него, не распустится и не позволит чувствовать снова. Если это возможно.

Возможно. Пожалуйста, пусть будет возможно.

— Рисунки заставляют тебя думать о прошлом, — бросил Геммел. У старика была спутанная седая борода, а волосы на голове были столь неухожены, что простой порыв ветра, казалось, их причесывал.

— Так и есть, — ответил Кельсер. — Я ее не забуду.

— Она тебя предала. Живи дальше, — Геммел не стал ждать ответа Кельсера; он шагнул прочь. Он часто прерывал спор на середине.

Кельсеру хотелось крепко закрыть глаза — но он этого не сделал. Он не выплеснул свою ярость в закат, пусть и хотел. Вместо этого он отбросил мысли о предательстве Мэйр; не стоило даже и рассказывать Геммелу о своих тревогах — а он это сделал. Вот так.

Кельсер с усилием улыбнулся шире; Геммел бросил на него быстрый взгляд.

— Ну и жутко ты выглядишь, когда так делаешь.

— Это потому что ты никогда в жизни по-настоящему не улыбался, старая куча пепла, — отозвался Кельсер, следуя за Геммелом по короткой стене к краю крыши. Они поглядели на расстилавшийся внизу Мантиз, почти утонувший в пепле. Здесь, на дальнем севере Западной Провинции, не умели чистить улицы так же, как в Лютадели.

Кельсер считал, что здесь будет меньше пепла — тут же поблизости был лишь один вулкан. Казалось, что пепел падал реже. Но его было как будто еще больше — как раз потому, что никто его толком не убирал.

Кельсер провел рукой по краю стены. Эта часть Западной Провинции ему никогда не нравилась; здешние здания казались… расплавленными. Нет, не так — они были слишком округлыми, лишенными углов, лишь изредка — симметричными: одна сторона здания могла быть выше или круглее.