— Мне кажется, ты слегка навязчив.
— Спасибо, — механически ответил я, ожидавший кое-чего похуже.
— Так может скажешь, какого дьявола ты на самом деле тут делаешь?
Пламя, сверкая, отражалось в ее глазах. Я допил свой бульон и опустил глаза.
— На самом деле…я не знаю, — ответил я. — Полагаю, что я… знаю, что я… — вне всяких сомнений, мой жалкий вид мне помог, так как Марина подошла ко мне и взяла меня за руку.
— Посмотри на меня, — приказала она.
Я посмотрел. Она глядела на меня со смесью сострадания и симпатии.
— Я на тебя не сержусь, слышишь? — сказала она. — Я просто удивилась, увидев тебя здесь, так внезапно. Каждый понедельник мы с Германом ездим к врачу, в больницу Сан-Пабло. Потому нас и не было, когда ты пришел. И это не лучший день для приема гостей.
Мне стало стыдно.
— Этого больше не повторится, — пообещал я.
Я хотел рассказать Марине про странное видение, представившееся моему взору, но она вдруг тонко улыбнулась и нагнулась, чтобы поцеловать меня в щеку. Когда меня коснулись ее губы, вся моя одежда мигом высохла, а слова прилипли к языку. Марина услышала мое тихое бормотание.
— Что…? — спросила она.
Я молча посмотрел на нее и покачал головой.
— Ничего.
Она недоверчиво подняла бровь, но не стала упорствовать.
— Хочешь еще бульона? — спросила она, поднимаясь.
— Да, спасибо.
Марина взяла у меня чашку и пошла на кухню, чтобы ее наполнить. Я остался сидеть возле огня, восхищаясь портретами женщины на стенах. Когда вернулась Марина, она сразу увидела, куда я смотрю.
— А дама на всех этих картинах…
— Это моя мать, — сказала Марина.
Я почувствовал, что затронул деликатную тему.
— Никогда не видел таких картин. Они как… фотографии души.
Марина молча кивнула.
— Должно быть, ее рисовал знаменитый художник, — настаивал я. — Никогда не видел ничего подобного.
Марина ответила не сразу.
— Ты не поверишь. Этот художник ничего не рисовал уже почти шестнадцать лет. Эта серия картин — его единственное произведение.
— Видимо, он очень хорошо знал твою мать, раз рисовал ее так, — развивал я тему.
Марина пристально посмотрела на меня.
Таким же взглядом на меня смотрела женщина с портретов.
— Лучше чем кто бы то ни было, — ответила она. — Он был ее мужем.
Тем вечером, сидя перед камином, Марина поведала мне историю Германа и его виллы в квартале Саррья. Герман Блау родился в состоятельной, процветающей семье каталонских буржуа. Ни один светский скандал не обходился без участия династии Блау — ни в театре «Лицео», ни в промышленной колонии на берегах реки Сегре. Поговаривали, что Герман вовсе и не сын великого патриарха Блау, а плод тайной любовной связи своей матери Дианы со свободным художником Квимом Сальватом. Сальват, в свою очередь, был профессиональным портретистом, острословом и развратником. Он компрометировал представителей знатных фамилий, одновременно рисуя их же портреты за астрономические гонорары. Было это правдой или нет, точно можно было сказать одно: Герман не был похож ни на одного из членов своей семьи, ни внешне, ни по характеру. Кроме живописи и рисунка его ничего не интересовало, а это казалось всем крайне подозрительным. Особенно его достопочтенному отцу.