В следующий момент мои ноги уже омывали средиземноморские волны. Я задрожал от холода и стыда. Марина с тревогой глядела на меня со скалы.
— Я в порядке, — жалобно протянул я. — Не ушибся.
— Холодно?
— Да что ты. Жара.
Марина улыбнулась и на моих изумленных глазах сняла белое платье и нырнула в воды лагуны. Через пару секунд она, улыбаясь, уже стояла рядом со мной. Купание в такое время года было полнейшим безрассудством. Но я решил не отставать от Марины. Мы рассекали волны энергичными движениями, а потом на холодных негнущихся ногах вышли греться на солнце. В висках стучала кровь, и я не мог с уверенностью сказать, что было тому причиной — холодная вода или мокрое нижнее белье Марины, которое было в пределах моей видимости.
Она заметила мой взгляд и пошла искать платье, которое лежало на склоне скалы. Я смотрел, как она лавировала между камнями и как каждый мускул ее тела напрягался под влажной кожей при движении. Я облизнул соленые губы и вдруг почувствовал, что дико проголодался.
Остаток дня мы провели в этом скрытом от всего мира уголке, поглощая бутерброды из корзины. Марина рассказала историю заброшенного особняка посреди соснового бора. Дом принадлежал голландской писательнице, которая из-за неведомой болезни постепенно теряла зрение. Понимая, что ее ожидает, она решила построить убежище в скалах и провести там свои последние светлые дни, сидя на пляже и любуясь морем.
— Писательница проводила время в компании немецкого пастора Саши и своих любимых книг, — рассказывала Марина. — Окончательно потеряв зрение, она сознавала, что никогда больше не увидит рассвет над морем, и попросила рыбаков, которые бросали якорь под скалой, позаботиться о Саше. Через несколько дней она на рассвете взяла лодку и заплыла далеко в море. Больше ее не видели.
Почему-то мне казалось, что история голландской писательницы была плодом воображения Марины, и я так ей и сказал.
— Иногда в воображении существует более реальный мир, Оскар, — сказала она. — Мы помним только то, чего никогда не было.
Герман спал, прикрыв лицо широкополой шляпой. Кафка лежал у него в ногах. Марина грустно смотрела на отца. Чтобы не тревожить сон Германа, я взял Марину за руку и повел на другой конец пляжа. Там мы сели на камни, отполированные волнами, и я рассказал ей обо всем, что узнал за прошедшею неделю.
Я не упустил ни одной детали, начиная с появления дамы в черном на вокзале и заканчивая историей Михаила Кольвеника и «Вело Гранелл», которую мне поведал Бенжамин Сентис, и не забыл рассказать о странном существе, которое я видел в грозу у дома Марины. Она молча слушала, отсутствующим взглядом созерцая маленькие водовороты, которые волны оставляли у ее ног.