Роберт Грейвс, касаясь темы «авторов одного стихотворения» в своей книге «Об английской поэзии», подразделяет их на два типа: прирожденные поэты, которых настолько давила среда, что они лишь однажды в жизни сумели совершить прорыв и создать свой шедевр, — и те, кто вовсе не является поэтом, но «пишет, чтобы как-то выразить нестерпимый смутный шум, внезапно поднявшийся в голове». Выплеснув его однажды, они больше не нуждаются в поэзии. Людей первого типа понять нетрудно. Сложнее понять людей второго типа (если такие вообще существуют). Надо полагать, здесь открывается целое поле для исследований, которыми могли бы заняться психологи, специализирующиеся на проблемах творчества.
Литературоведы уже проделали свою работу, узнав о Муре и Тейере все необходимые подробности (обоим уделено внимание в книге Стивенсона); между тем Смита по-прежнему окутывает туман незаслуженной безвестности и анонимности. Даже его фамилия — стертая, как у анонима: Смит. Но слово «smith» означает также и «кузнец», так что клан ремесленников, породивший Лэнгдона, может гордиться им. Похоже, он избрал для себя яркую жизнь, и по меньшей мере один раз ему удалось выковать яркую балладу. Ее наверняка будут декламировать и спустя много лет после того, как многих современных поэтов, ныне пользующихся самой громкой славой, забудут все, кроме разве что историков литературы.
Лэнгдон Смит
Эволюция
I
Когда ты была рыбкой, головастиком — я,
там, в палеозойской мгле,
мы, рядом поплыв сквозь суровый отлив,
через слякоть и слизь — к земле,
хвостами били изо всех сил
в глубине кембрийских болот,
жизнь была молода, и уже тогда
я любил тебя, не зная забот.
II
Мы любили и жили без всяких тревог
и умерли без труда,
в щелях ордовикской коры до поры
дремали мы в толще льда.
Поднялись континенты, согрелся мир
по прошествии долгих лет,
и, припомнив свой пыл, из наших могил
мы выползли вновь на свет.
III
И вот мы амфибии, в чешуе и с хвостом,
и желты как смертный венок,
мы вились кольцом под каждым стволом,
мы ползли через грязь и песок.
Слепые, безгласные, трехпалыми лапами
чертили мы наугад,
в сплошной темноте, в тишине, в пустоте
путей не знали вперед и назад.
IV
Всё ж любили и жили мы без забот,
не была наша смерть горька,
сохранили наш след на тысячи лет
мезозойские берега.
Но прошла за эпохой эпоха, и вот
сон растаял, сгинула мгла,
и спешим мы встречать утро жизни опять,
и ночь смерти опять прошла.
V
И в джунглях мы средь лиан много дней
порхали, легки и сильны,
ароматы впитав деревьев и трав
даже ночью, не видя луны.
Эти годы прекрасны были, мой друг,