Так из венерического заболевания родился знаменитейший «голубой период».
Выполненные почти в одном тоне, подпитанные многочисленными заимствованиями (в частности, у Эль Греко) и нарисованные с манерностью, иногда доходящей до крайности, мизерабилистские образы проституток, превращенных в мадонн, нищих, бродяг, слепых и сумасшедших, заняли полотна Пикассо вплоть до 9 августа 1904 года, когда красавица Фернанда Оливье наткнулась на него в Бато-Лавуар и привела в цирк, немного обновив таким образом тематику его творчества. Арлекины и циркачи его розового периода вылечили от отравления голубым цветом Сен-Лазара.
Однако в 1906–1907 годах тема борделя снова возникает в его творчестве с особенной силой. Воспользовавшись в качестве предлога желанием написать закрытый дом, который он несколькими годами раньше посетил в Барселоне, Пикассо ликвидировал свое торговое дело приятного художника, чтобы устроить скандал, нарушив все условности. Начав с большой композиции, названной «Заложники греха», которая изображала двух мужчин в борделе в окружении обнаженных женщин, он закончил пятью женщинами вокруг блюда с фруктами. Но каких женщин! Великих шлюх Апокалипсиса!
Стоя перед этой картиной, так и оставшейся незаконченной после почти года работы, Апполинер и Андре Сальмон чувствовали ошеломленность и удручение. «Это введение сифилиса в живопись». Оправившись от потрясения, они приняли ломать голову, чтобы подыскать подходящее название для этого странного произведения. Сальмон предложил «Авиньонский бордель», Апполинер — «Философский бордель»; наконец они сошлись на названии, которое могло бы шокировать торговцев картинами, — «Авиньонские девушки» (находится в Нью-Йорке, в музее современного искусства).
«Это была моя первая картина-заклятие», — скажет впоследствии Пикассо. Но кого заклинал он? Кого пытался уничтожить? Живописный синтаксис его предшественников или свою неуемную страсть к борделям? Он так и не дал ответа на этот вопрос.
В 1958 году Пикассо приобрел одиннадцать монотипий, самых лучших в серии о закрытых домах. Помимо темы, которая не могла не соблазнить его, искушение представляла и поразительная алхимия жирных чернил, пастели и старой бумаги, которая только усиливала очарование этих заветных изображений. «Дега никогда не делал ничего лучше», — сказал он тогда.
Тринадцать лет спустя, чувствуя приближение смерти, он создал возвышенную серию гравюр на меди, которую назвал «Дега в борделе». В девяносто лет этот старый испанский бык потерял мужскую силу, но не утратил старых желаний. И это, несомненно, подтолкнуло его на то, чтобы возвратиться к прежней теме, но только развив ее с точки зрения бессильного в сексе человека. Тем не менее, хотя солидный возраст и сделал его похожим на Дега, сознание все равно оставалось отличным, другим, а вуайеризм, который Пикассо также пронес через свою жизнь, имел совершенно иное происхождение. В его руках резец становился заменителем пениса, а это позволяло ему вернуть себе, хотя уже и в ином качестве, казалось бы, навсегда утраченные объекты желания. Половой акт и акт творчества стали взаимозаменяемыми метафорами.