Такие люди умеют живо представить все возможные ужасы и заранее к ним подготовиться. Диана не умела.
Прежде чем зайти в дом, она забрала светло-желтый конверт, который Рэндалл сунул в почтовый ящик.
Солнце осветило ромашки, слегка побитые вчерашним ливнем, но уже поднимавшиеся над влажной почвой.
Весь двор был усыпан яблоневыми лепестками, словно после свадьбы под дождем. На лужайке эти лепестки выглядели как замороженное пламя свечи или отполированные ногти. — Привет, миссис Макфи! — крикнул проезжавший мимо мальчишка на велосипеде, но, пока Диана оборачивалась посмотреть, кто это, он уже почти скрылся за домом.
Чей же это, интересно. И почему он не в школе?
Она вытащила из почтового ящика конверт.
На нем большими печатными буквами фломастером было написано: «Диане» и ниже, чуть мельче, адрес: «1740, Мейден-лейн».
Почерк показался ей смутно знакомым. Он напоминал ее собственный. Она вернулась к задней двери, на ходу открывая липкий клапан конверта.
Бросила взгляд на ромашки. Еще и девяти часов нет, а они уже выпрямляются, тянут крупные головки к солнцу…
Внутри конверта из желтой бумаги не оказалось ничего.
Диана долго держала его в руке.
Краем глаза она по-прежнему смотрела на ромашки, изо всех сил пытающиеся…
Она внимательно ощупала конверт, но он определенно был пуст. Еще раз изучила его снаружи. Ее имя есть, но нет обратного адреса. Диана покачала головой, скомкала конверт, подняла крышку мусорного контейнера, который даже пустой вонял гнилью, и выбросила бумажный ком. Он упал на алюминиевое дно совершенно бесшумно, зато крышка бака, когда она ее опускала, оглушительно загрохотала. Она отступила назад, на освещенное место, и застыла в задумчивости.
В конвертах посылают письма. Их не бросают в почтовые ящики пустыми.
Диана вернулась к баку и выудила из него конверт, стараясь не вдыхать въевшуюся за много лет сладковатую вонь мусора, расправила заломы и еще раз заглянула внутрь.
На самом дне конверта лежал крошечный клочок бумаги — сложенный вчетверо обрывок тетрадного листа. Она развернула его и вышла из гаража на солнце.
Печатными буквами черными чернилами было выведено: «Потаскуха».
Она судорожно вдохнула, и ее пронзила острая, как лезвие ножа, струя ледяного воздуха. Перевернула бумажку и снова уставилась на нее.
Это слово. Она не слышала и не произносила его уже много лет. Хотя когда-то давно оно много значило для нее.
Она прижала руку к горячему лбу.
Школа.
После школы ей стало наплевать, даже если кто-то и обзывал ее потаскухой. Но пока она училась… У них в классе не было ругательства страшнее и грязнее. Оно раздавалось отовсюду. Его бормотала вода из питьевого фонтанчика, шептали рулоны бумажных полотенец в девчачьем туалете. Ругательство было как-то связано с ней, с ее телом, всеми его изгибами и выпуклостями, с ее мечтами и желаниями, с самым сокровенным в ней, с ее женским началом, которое она обретала, взрослея. С ее телесной оболочкой и всеми пятью органами чувств, оголенными, выставленными напоказ, жестоко осмеянными и единодушно отвергнутыми.