— Один шарик или два? — сладко пропел юноша.
— Один, пожалуйста.
Юноша больше не улыбался:
— А для вас ничего, мэм?
Диана отрицательно помотала головой.
Она отвернулась к окну. Ее отражение в чисто отмытом стекле казалось бестелесным. Прозрачным, как само стекло…
Исчезли морщинки, и она снова превратилась в девчонку, любившую дразнить мальчишек. Только теперь мальчишки дразнят ее.
Рядом с ней в витрине отражались лотки с мороженым. Тот, на котором висела этикетка «Ванильное», был пуст.
Девочек разбудили птицы; они гомонили на дереве под окном и царапали когтями подоконник…
Голуби, воробьи, малиновки, дрозды. Еще какие-то неизвестные ей птицы.
Ярко-желтое, как яичный желток или школьный автобус, солнце ослепительно сияло, и его свет отражался от каждого листка. Даже задернутые шторы не спасали — спать дальше было совершенно невозможно.
Девочки встали, потянулись, потерли глаза, заправили за уши взлохмаченные волосы. Как были, в растянутых майках, служивших им ночными рубашками, пошли на кухню — пить апельсиновый сок и поглощать йогурт, мюсли, хлебцы и все, что попадется под руку, — главное, чтобы не надо было готовить.
Одна рассказывала другой, какой ей приснился сон.
Фрукты.
Ребенок.
Старик со старухой.
Аборт.
Она не собиралась рассказывать об аборте, но почему-то проговорилась. Вообще-то она никому про него не говорила. Вдруг вся эта история предстала перед ней в своей пугающей реальности, и она заплакала.
Она плакала тихо, без рыданий и всхлипываний. Продолжала есть хлопья и плакала. Сладкое молоко в миске стало горьким от слез. Ее подружка — та, что все еще не рассталась с девственностью, а на бампер машины прикрепила наклейку «Что тут выбирать — это ребенок», — поднялась со своего места, обогнула стол и крепко ее обняла. Ложка беззвучно шлепнулась в молоко.
Эмма наконец доела мороженое. Губы у нее посинели, зато глаза сияли счастьем. Вместе они вернулись в машину.
— Чуть не забыла, — начала Диана, стараясь, чтобы голос звучал бодро. — Похоже, у нас будет новый котик.
— Что? — Эмма ошеломленно глядела на Диану, пока та не отвела глаза от ее синих губ.
— Представляешь, кажется, он сам нас нашел.
— А какой он? Мамочка, а можно он у нас останется?
— Ну, он черненький, с гладкой шерсткой.
— Как Тимми?
— Вылитый Тимми. И если за ним никто не придет, не вижу причины, почему бы нам его не оставить.
— Оставить! Оставить! — закричала Эмма, хлопая в ладоши.
Они свернули на Мейден-лейн.
— А папа знает?
— Да, я ему звонила.
— И папа разрешил?
Диана заговорщически взглянула на дочь:
— Ну, как ты думаешь?..