Я уверена, что теперь Магда смеялась чаще и громче, чем когда жила в монастыре, а по вечерам, когда мы гуляли вдвоем, она пела мне старинные песни о любви или подпрыгивала на ходу. Магда всегда была веселой, такой наивной и чистой, как будто на нее снизошел Святой Дух, подобно тому, как это было в рассказах, которыми нас постоянно потчевали в колледже. Мои подозрения на ее счет начали рассеиваться, в течение всей Страстной недели она не делала ничего, что бы могло меня смутить.
В Великую пятницу папа неожиданно пришел на кухню, чтобы поговорить о нашем участии в пьесе на библейский сюжет. Мама в тот момент гладила воротник моего платья, что, по ее мнению, только она могла сделать правильно. Я вместе с няней стояла в сторонке. Жена моего дяди Педро, Мари Лус, которая всегда прекрасно выглядела и была самой миниатюрной из всех, тоже была здесь и обсуждала всякие пустяки. Дело в том, что вечером не было других занятий, кроме разговоров. Тогда папа, который не посещал церковь даже в Рождество, появился в очень веселом настроении, не говоря ни слова, вытащил длинный нож, поточил его и направился в кладовую. Мама улыбнулась — она только что о нем вспоминала, я улыбнулась вместе с ней.
— Кто-нибудь мне скажет, действительно древние христиане поступали так же, как мы сегодня? — обратился к присутствующим отец.
Он смотрел на нас, ожидая ответа, держа в руке ломоть иберийской ветчины, чудесной ветчины, которая для всех была запретным плодом из погреба Теофилы и по всеобщему мнению обладала целебными свойствами.
— Нет? — спросил он и в наступившей тишине откусил внушительный кусок мяса. — Тогда мне ничего не остается, как сделать дерзость, потому что в действительности я никогда не хотел мяса, но делаю это, только чтобы согрешить.
Женщины покатились со смеху, и я не смогла удержаться и присоединилась к общему хору голосов.
— Вот чего я не понимаю, Хайме — вставила тетя Мари Лус, — так это почему ты не ешь телятину в обеденное время, как это, например, делает папа.
— Ах! Мне очень нравится суп из трески. Но это совсем другое дело, не то, что ночное бдение… Я ортодоксальный язычник.
Мама закончила гладить и сложила доску. Казалось, что ничего не произошло, она привыкла к выходкам своего эксцентричного мужа. Я думаю, все же мама временами при всей своей выдержке испытывала искушение мягко пожурить отца, но в этот час она была целиком поглощена делами, а ее муж вел себя так, как привык.
— В конце концов, Хайме, я не понимаю, почему ты постоянно хочешь поскандалить, — сказала тетя.