- Что, потолковать с ним? - прерывает он молчание.
- О чем? - говорю я.
- Чтобы он вернул позицию к исходному положению - с витиеватостью отвечает Фамусов.
Это было мгновение, когда сюжет моей жизни мог потечь совсем другим руслом. Мне только следовало сказать о своем положении волонтера в программе Терентьева и попросить о зачислении в штат. Будь я в штате, с трудовой книжкой в отделе кадров, шестерни судьбы сцепились бы по-иному. Не знаю, хорошо бы это было или нет, я только констатирую факт: по-иному. Оформленная официальным приказом жизнь - это все равно как река, вправленная в гранитные берега: так просто в новое русло ее уже не пустишь. Но попросить о штате значило открыть Ире свое истинное положение в Стакане. Которое ей известно не было. Нет, я вовсе не таился от нее. Но так вышло, что не было случая сказать об этом, вернее, так: нужды, - и она не имела понятия, что я всего лишь приблудная овца в племенном стаде. И вот - чтобы узнала от отца? Я не мог позволить себе этого. Не то чтобы я такой гордый. Дело в чувстве достоинства. Оно у меня, пожалуй, гипертрофированное. И ничего я с этим поделать не в состоянии.
- Потолкуйте, - сказал я Фамусову.
Апофеозом встречи Нового года стало мое знакомство с чердачным этажом этого респектабельного хауза, куда меня в какой-то момент увлекла Ира сначала попросив сопроводить на лестничную клетку, чтобы там всласть подымить, потом предложивши подняться повыше, а там и просто схватив за руку и потащивши по лестнице все дальше, дальше - в темноту, в глушь, чащобу...
Когда, впрочем, мы очутились на лестничной площадке чердачного этажа, оказалось, что здесь совсем не так уж темно - свет, проникавший снизу, разжижал мглу, и на площадке стоял полумрак, в котором все можно было ясно осознавать.
- Ну что, - сказала Ира, выбрасывая сигарету в этот полумрак, проникая руками мне под пиджак и принимаясь выбирать на спине из-под брюк рубашку. Измучился, да? Хочешь, да? Прямо здесь хочешь? Думаешь, можно?
Желание обнаружилось во мне незамедлительно. Словно она распечатала его своими словами - как кувшин с запечатанным там джинном, - и оно вымахнуло наружу стремительным жадным зверем, радостно одуревшим от свободы. Через мгновение я уже сдирал с нее мешающий моему зверю холодящий нейлон колготок и шероховатый ажур трусиков, она угождающе переступала ногами, переняла у меня невесомый комок и сунула мне в карман пиджака, а следом, змеино поведя всем телом, освободилась от наброшенной на плечи перед выходом на лестницу куртки и положила за собой на перила.