Подобрав шинель, он, кряхтя, полез задом обратно в окоп, неловко нащупывая сапогом опору. Аверин заметил, как на мгновение насмешливо блеснули его маленькие глаза.
Они уже шли по окопу. Пули изредка посвистывали над головой, но в окопе звук их казался безобидным и даже приятным.
— Растревожили австрийца, ваше высокоблагородие, — улыбаясь, говорили солдаты.
— Ой, будэ наступление! — бормотал Шевчук, глядя вслед прошедшим офицерам.
В офицерской землянке Исаев сел за стол и, разглядывая Аверина, сказал:
— Вот теперь вы сможете и прапорщикам, и унтер-офицерам, и рядовым растолковать, в чем задача, а то на бумаге да на бумаге — привыкли вы у своего Бессмертного.
Он снова веселыми глазами оглядел Аверина.
— Борис Иванович, — сердито сказал Аверин, — вы на меня смотрите, как зубной врач, который уговорил нервного пациента зуб вырвать: ну вот видите, а вы боялись!
— А вы боитесь зубы рвать? — спросил Исаев.
— Боюсь, — ответил Аверин.
Исаев Движением руки пригласил его подсесть ближе к столу.
— Пожалуйте, запишем по пунктам, а то, знаете, сейчас ясно, а на рассвете все неясно.
Он начал подробно объяснять предстоящую в одну из ближайших ночей операцию. От командира дивизии был получен приказ выровнять фронт, срезать австрийский клин во фланге расположения русских. Для этого надо было перейти через реку. Командиру полка давалось несколько дней на подготовку к операции.
Полковник поручил командиру первого батальона представить соображения о подготовке операции, а затем и осуществить ее. Исаев, в свою очередь, поручил Аверину в течение ночи разведать переправы через реку. В этом заключался главный вопрос: ничего нельзя было решать, не зная переправ.
Когда Исаев говорил о деле, он мало походил на военного, скорей на хитрого, осторожного и настойчивого подрядчика — обычное свойство настоящих военных, в которых картинного и внешнего ничего нет. Исаев с особой недружелюбностью относился к земгусарам, сотрудникам штабных и полувоенных тыловых учреждений. Он отлично знал, что эти люди, с важной осанкой, неумолимые и грозные, одетые в изящные френчи, в великолепные шинели и щегольские сапоги, невольно производящие необычайное впечатление, совершенно безопасны для врага и не любят в войне лишь одного: войны.
Исаев ненавидел и презирал их и в то же время завидовал им. Ведь это они в тылу важно рассказывали о том, что лишь вчера вернулись с фронта. Они кажутся героями и мучениками войны.
Во время разговора с Авериным Исаев раздражался, вспоминая свое недавнее посещение штаба дивизии. В штабе он встретил приятеля, который рассказал ему о неудачах перемышльской операции. Приятель, пехотный капитан, служил в семьдесят третьем полку и сам участвовал в деле. Он рассказал о том, как мужественно шли полки девятнадцатой дивизии на штурм, как под ураганным огнем артиллерии, скрытой в бронированных башнях, при сильном пулеметном огне из капониров русские батальоны опрокинули австрийцев, резали под огнем колючую проволоку, ворвались в рвы и засеки, прошли через мост и вошли внутрь укреплений. В неудаче дела были виноваты, по его мнению, генерал Щербачев и командиры дивизий, участвовавших в штурме. Даже солдаты, говорил он, видели, как неправильно велась артиллерийская подготовка, как бессмысленна была стрельба из орудий среднего калибра по бронированным башням и толстостенным бетонным укреплениям. «Резервы не были подготовлены, связи никакой», — говорил он... А спустя час Исаев был принят штабным полковником и слушал, как тот говорил об этом же бое нескольким офицерам штаба: «Как всегда, низкий культурный уровень офицерства и темнота рядовых сыграли свою печальную роль. Приказы выполнялись неточно, а солдаты во время решающей ночной операции, когда успех сложнейшего дела зависел от того, удастся ли ночью, в полной тишине, подойти вплотную к фортам, начали орать «ура»... Исаев, ни на миг не сомневаясь, был уверен, что прав приятель его, фронтовой капитан, а не полковник из штаба. И сейчас, при подготовке опасного ночного наступления, в нем поднялась горечь, чувство обиды. «Никто спасибо не скажет», — думал Исаев. Окопному подполковнику очень хотелось, чтобы кто-нибудь сказал ему спасибо.