Снова, как полтора года назад, Олеся встречала Сергея. На вокзале всюду чувствовалась война. С первого пути отходил поезд к фронту. Офицеры в шинелях, накинутых на плечи, пробегали из зала первого класса к вагонам. Солдаты, прильнув к окнам, смотрели на проходивших по перрону. Носильщики толкали багажные тележки, на которых вместо чемоданов и дамских картонок лежали офицерские шашки, седла, походные складные кровати.
На второй платформе, где стояли встречавшие брестский поезд, публика смотрела на женщину в траурной вуали, ее поддерживал под руку гимназист с черной перевязью на рукаве.
Все было так тревожно и печально на вокзале, что уравновешенная, спокойная Олеся затосковала. Вдали показался поезд, и женщина в трауре начала плакать. Олеся поспешно пошла вдоль перрона. Она увидела Сергея в шинели, худого, высокого, страшно изменившегося. Они молча обнялись.
Он видел в глазах ее слезы. Она показалась ему очень красивой. На миг его удивило, почему она любит его, больного солдата, такого обычного среди полчищ людей в шинелях. И ее поразила мысль, что миллионы людей казались неотличимыми от этого солдата, а он — единственный — близок ей и дорог.
Они увидели, как из товарного вагона вытаскивали гроб с убитым офицером.
— Знаешь, Олеся, — сказал Сергей, — наверно, через много лет, когда люди будут вспоминать войну, это время останется в памяти как беспрерывные муки на вокзалах — встречи, прощания, расставания, снова встречи, вот такие последние, как эта, — он указал на товарный вагон.
— Ой, у меня, кажется, сердце больше не выдержит от прощаний, — проговорила она.
Он попробовал пошутить:
— Надо влюбляться в слепых, в стариков, в безногих, в глухонемых.
Но она печально и озабоченно перебила его:
— Ты ведь на несколько дней?
— Да, я поеду домой поправляться. Мама меня начнет откармливать, а воинское начальство каждый день будет приходить, как баба-яга, и щупать, потолстел ли достаточно, можно ли жарить. Представляешь мамино положение: поправит — возьмут на войну и убьют там, а не поправлять — смерть от чахотки.
Его охватила лихорадка, хотелось все время говорить; и ему казалось, что он очень умен, тонко остроумен и что только за это красавица Олеся любит его.
Они наняли извозчика, бабу с сердитым желтым лицом, в синем извозчичьем кафтане.
Олеся все время молчала.
Сергей внезапно спросил ее:
— А что Виктор Воронец?
— Виктор? — переспросила она. — Виктор здесь сейчас, в госпитале, у него ранена нога.
— Ты видела его?
— Да, конечно, мы все у него были два раза — Поля, и Гриша, и я... Он получил офицерского «георгия», это очень трудно получить.