Его, видно, обозлило, что о предстоящей атаке, в которой всем равная смерть, вольнопер говорит не простыми, а барскими словами.
— Слышь, Кравченко, — спросил он вдруг, — а Воловика, инженера, ты видел в Юзове?
— Я разве тебе не говорил? — удивился Сергей. — Он про тебя спрашивал, храбрый ли ты солдат.
Пахарь сказал:
— Грудь в крестах, а голова в кустах — так?
Люди начинали говорить и на полуслове обрывали речь, прислушивались к стрельбе, даже курили не по-солдатски, а как пьяные: свертывали аккуратно папиросу, затянувшись разок, бросали на землю огромный бычок и задумывались, а через минуту вновь начинали сворачивать папиросу.
— Спать хочу, — томно проговорил Маркович, — скотина ефрейтор не дал выспаться.
— Кокетство, — сказал Сергей.
— Клянусь богом!
— Слова это.
— Твое дело не верить.
— Ей-богу, кокетство: ни один человек не мог бы спать. — Он спросил у Порукина: — Что ж не работаешь? Ты успел бы штучку отполировать.
Порукин махнул рукой:
— Ну их, дрожь такая.
— А где он? — спросил Сергей у Сенко. — Почему его не видно?
— Ось с той горки всэ чисто видать, он звитты идэ.
— Аж живит болыть, — сказал Вовк.
Он был необычайно унылый, цвета размокшего стирального мыла.
— Что, Капилевич, и скучно и грустно в холодное утро атаки? — спросил Сергей.
Капилевич мрачно ответил:
— Вы, Кравченко, как выпивший: разговариваете и разговариваете.
— Ось воно! — вдруг крикнул Сенко.
Стрельба послышалась близко, на левом фланге.
— Влизуть на цю горку, от тоди нам будэ.
— Конечно, надо холмик занимать, пока не поздно, — сказал Маркович.
— Офицер лучше знает, он теперь советуется, думает, больше тебя понимает, — объяснил Гильдеев.
— «Советуется», «советуется», — передразнил его Сергей.
«Они ж нас погубят! — с ужасом думал он. Ведь с этой высоты нас гранатами закидают».
Новая, особенная растерянность пришла к нему. Вспомнились офицеры в госпитале, рассказчики анекдотов, коллекционеры марок, болтуны, вспыльчивые и слабые люди, к разговорам которых он относился снисходительно; он подумал о двух офицерах, сидящих в землянке, вспомнил недавнее ложное чувство восхищения перед силой поручика Аверина, посмотрел на едва приметную возвышенность, показавшуюся ему неприступной высотой, представил огромную толпу озирающихся, нерешительных солдат. «Это же не офицеры, — подумал он, — это же не офицеры».
Его ожег этот внезапно возникший образ измученных напряжением солдат без командиров, поглядывающих на возвышенность перед ними, доведенных почти до сумасшествия ожиданием, вчерашней артиллерийской подготовкой, грозной силой невидимого разящего врага. Грозной была; пустота низкого неба над самой землей, — пустота, из которой каждый миг могли возникнуть озверевшие метатели гранат, пулеметчики с безжалостными глазами. Нужно было действовать, все чувствовали это,— и не было приказа к действию. И ужас, ярость — все смешалось в душе Сергея.