Почему такая ассоциация? Как это пришло на ум? Я не хочу ни о чем думать.
Любаша. Шелковая. Выпуклая. Выступами. Интересно, что за все время я с ней двух слов не сказал. Смотрю только — с усмешкой. И кроме имени, не знаю ничего о ней.
Когда папа был деканом медицинского факультета, у него было пару романов со студентками. С мамой они давно не жили, ее это не волновало. Она, по-моему, брезговала физической близостью с мужчинами. Ходили про него и юных Клеопатр разные слухи. Но чтобы домой он приводил — это в первый раз. Домой он никогда никого не приводил.
Я выхожу из ванной с горящим от губки телом. Любаша уже у плиты в своем длинном китайском халате. Как призовой скакун гарцует на своих высоких «бабках», бедра расталкивают шелк изнутри. Вот-вот разорвут и вырвутся наружу. Бедрам тесно в китайском обтягивающем шелке. Им хочется свободы, воздуха, голости, оголения. Я останавливаюсь и безразлично смотрю на нее. Она обожала делать ему завтраки. А он жить не мог, если не выпивал два стакана чая с горячей закуской.
— Вам сегодня нужно в институт, Алеша?
Я киваю.
— Вы очень бледный, у вас воспаленные глаза.
Я молчу.
Она наливает только что заваренный чай, аромат которого разносится по кухне.
— Садитесь, пожалуйста.
Я сажусь, и она торжественно и аккуратно ставит чашку на стол.
— Я буду печь оладьи, съешьте хоть одну.
— Только чай, — повторяю я и выключаюсь, погружаясь в свои раздумья.
Я иду по Пироговке. Медленно, стараюсь как можно медленней, мне не хочется в институт. Я боюсь, что я ее изобью. Она опять солгала. И как, отпираясь, она говорила: ну, закурила, ну, выпила, ну, станцевала. Все это время зная, зная чтó скрывает.
Сегодня консультация по зачетам, которые надо сдавать в сессию, и я захожу в гулкий вестибюль. Мы в разных группах, и я знаю, что не увижу ее. Но после окончания она караулит меня на Плющихе.
— Ты хочешь шоколадку?
Я смотрю на нее страшными глазами. (Я смотрю на нее, как на ненормальную.)
Она опускает руку:
— Что случилось, Алешенька?
— А ты не знаешь?!
— Я ничего не сделала… больше.
— Ты ничего не знаешь?! — кричу я.
— Пойдем в парк, я тебя прошу…
Люди оборачиваются на нас. Она берет меня под локоть, я резко отдергиваю руку.
— Хорошо, — она глубоко вздыхает. — Но я ни в чем больше не виновата.
Мы переходим Плющиху и заходим в парк, который тянется вдоль Пироговской. Она садится на скамейку. Колени оголены и видны ее трусики. Меня почему-то это смущает.
— Сядь нормально!
Она садится на край скамейки, сжимая колени, и выпрямляется. Ее бедра, фронт бедер, должны чувствовать воздух, который входит, касаясь их. Платье на две сомкнутые ладони выше коленей. Ну и что в этом преступного?