Баба Даша, угощая нас поздним завтраком в час дня, говорит:
— Поспали бы после чая, чем в жару маяться.
И действительно жаркий день. Печет, как на плите.
— А можно на сеновал наверх залезть?!
— Конечно, милый, только сено старое, колоться будет. Возьмите одеяло, поверх бросите.
Сено, сено — думаю я. Лита становится ногой на узкую лесенку.
— Алешенька, я боюсь, — говорит она.
— Чего?
— Упасть!
— Не бойся, — я беру ее за бедро и слегка подталкиваю.
Она в коротком платье из ситца. Я вижу ее бедра, сжимающиеся и разжимающиеся, я вижу ее легкие прозрачные трусики под этим платьем. Наверху — дурманящий запах сена. Она бросает одеяло и ложится навзничь. Я падаю рядом и не дышу. Она зацеловывает мою шею.
— Алеша…
Моя ладонь начинает гладить ее в промежности. Она вся начинает извиваться.
— Ой, как я хочу тебя… — шепчет она. — Сними их, Алешенька, — и она выгибается.
Я сдергиваю ее воздушные трусики. Аромат свежей кожи и сена возбуждают до озноба. Мои руки, как судорожные, сжимают ее бедра. Она раздвигает ноги и спускает мои шорты. Сено колет даже сквозь одеяло. Я обнажен, и сверху ветерок овевает мой пах. Сено сыплется мне на спину. Я забрасываю ее ноги под мои мышки. Ласковая кожа внутри касается моих боков и трется.
— Войди, Алешенька, войди… — молит она.
И я вонзаюсь. Я рывком вхожу в нее. Она дико выгибается, упираясь в мои колени, и начинает вкручиваться в меня. Мы катаемся по сену, сминая одеяло. Платье ее задрано только по пояс, я держу ее на весу, подбрасывая вверх, врываясь, все сильней и сильней. Она безумно крутится, прижимается ко мне и стонет.
— Еще, еще… — молит она.
Я как одержимый бьюсь в нее, видя только взброшенные ноги и осыпающееся по ним сено.
— А-а-а…
Рывок, еще качок, и в диком вопле, крике, рыке мы одновременно кончаем оргазмом. Бог ей дал это — чувствовать.
Вспугнутые внизу курицы шарахаются врассыпную, тревожно закудахтав.
Так в ней, исторгнувшись до конца, я, опьяненный запахом сена, засыпаю, утонув губами в ее шее, на переходе в ключицу.
Курицы… Как в «Альфредо, Альфредо», думаю я, проваливаясь в сонную бездну.
Пока я спал, она не пошевельнулась ни разу. У нее, наверное, занемел и онемел каждый мускул. И косточки. Ох, эти косточки, я смыкал ладони на ее талии.
— Алешенька, это такое чудо, когда ты спишь во мне. И нежно сопишь в шею. Это как блаженство. Я хочу так всегда.
Я попытался освободить… ее тело от моего. Я был еще внутри…
— Не вставай, мой милый. Я слушала каждое твое дыхание.
И вдруг я почувствовал, что он возбужден — в ней. Она мягко и нежно начала поднимать бедра вверх-вниз, вверх-вниз. Она делала это впервые, не зная, никогда не видя, нигде не учась, каким-то инстинктом самки, то ли животного, чувствуя.