Ее собственный опыт не имел ничего общего с прочитанным.
Одни из самых ранних ее воспоминаний — это как она сидит у папы на коленях, как его руки обнимают ее, гладят, ласкают… Иногда он купал ее в ванне, следя за тем, чтобы она как следует намылилась везде и хорошенько смыла мыло. Иногда он укладывал ее спать по вечерам, и подолгу сидел рядом с кроваткой и гладил ее по головке, пока она не уснет.
Было ли в этих прикосновениях что-то неподобающее? Оглядываясь назад, она предполагала, что, наверное, было, но тогда она этого не замечала. Она знала, что любит папочку, а папочка любит ее и что между ними существует связь, в которой ее матери нет места. Но ей никогда не приходило в голову, что тут есть что-то не то.
А потом, когда ей исполнилось тринадцать и ее тело начало меняться, однажды ночью он пришел к ней в комнату и забрался под одеяло. Он обнял ее, прикоснулся к ней, поцеловал ее.
И эти прикосновения, объятия и поцелуи были иными. Она сразу почувствовала, что теперь все изменилось, и каким-то образом поняла, что это будет тайной, о которой она никому не сможет рассказать. И тем не менее в ту ночь ничего такого особенного не случилось. Он был неизменно мягок с ней, очень мягок, и соблазнял ее очень постепенно. Потом она прочитала о том, как индейцы Великих равнин ловили и приручали диких лошадей — они не ломали их, не принуждали их силой, но медленно-медленно завоевывали их доверие. И это описание отозвалось в ней чем-то очень знакомым, потому что именно так ее родной отец превратил ее из ребенка, невинно сидевшего у него на коленях, в пылкую и послушную сексуальную партнершу.
Нет, он не ломал ее дух. Напротив, он пробудил его.
Он приходил к ней каждую ночь, месяцами, и к тому времени, как он наконец лишил ее девственности, невинности она лишилась уже давно, потому что он мало-помалу научил ее всему, что касается секса. В ту ночь, когда он провел ее через последний барьер, она не испытала боли. Она была хорошо подготовлена и готова ко всему.
А вне постели между ними все было как обычно.
— Главное — не подавать виду, — наставлял ее он. — Нашей любви никто не поймет. Нельзя, чтобы кто-то знал. Если твоя мамаша об этом пронюхает…
Он не договаривал — все и так было ясно.
— Когда-нибудь, — говорил он ей, — мы с тобой сядем в машину и поедем в другой город, где нас никто не знает. Мы тогда оба будем старше, наша разница в возрасте не будет так бросаться в глаза, особенно если накинуть несколько лет тебе и убавить несколько лет мне. Мы станем жить вместе, поженимся, и никто ничего не узнает.