Магда увидела статью о плачущей Мадонне. Она нашла небрежно брошенную газету, и фотография привлекла ее внимание. Я видел, как она подняла газету, умостилась, точно кошка, на диване и медленно, вдумчиво прочла статью. От детского усердия розовый кончик ее языка высунулся наружу. Магда вообще похожа на ребенка. Она ведет себя, как дитя, по чьей-то мерзкой прихоти наряженное взрослой женщиной.
— Ты это видел? — спросила она, дочитав до конца.
— Ой, очередная ерунда, — сказал я. — Капля религиозных суеверий и море коммерческой эксплуатации.
Мое равнодушие, кажется, разозлило ее.
— Мы едем туда, — решила Магда. «Мы», включая, значит, меня. Неопределенное настоящее время. — Мы едем туда, и я молюсь за тебя. И Миладу.
Когда о тебе молятся, а не проклинают тебя, это заслуживает написания целого романа. И когда твое имя упоминают вместе с именем невинного ребенка — это тоже достойный сюжет для романа.
Поезд в мирное время. Прерывистое продвижение по римской campagna[142] в многолюдных, грязных вагонах. Кажется, если на багажных полках обнаружатся цыплята, а в багажном отсеке — поросята, никто даже не удивится. За окнами тянется унылый, невыразительный деревенский пейзаж. Унылые, невыразительные пассажиры таращатся на нас, никоим образом не желая нас дискриминировать: они бы точно так же таращились на кого и что угодно. Точно так же таращились бы на горбунов и цыган. На солидных адвокатов или сомнительных дельцов. Любой человек стал бы объектом их беспардонного любопытства. Но в купе были только мы, поэтому они пялились в нашу сторону. И что же они видели? Типичный мезальянс, члены которого, к тому же, говорят на иностранном языке: он уже в летах, лицо его сухо и изрезано морщинами; она бледна и накрашена безвкусно, как шлюха. Он покусывает нижнюю губу, она жует жвачку с безучастной сосредоточенностью коровы, перемалывающей слипшийся кусок пищи.
Прошел ли электрический заряд плотского влечения между этими двумя, такими разными, несовместимыми?
Нет.
Нежны ли они друг с другом?
Немного.
Спят ли они в одной постели?
Вполне вероятно.
Кто же они: муж и жена, мужчина со своей любовницей, клиент с проституткой?
Сложно сказать.
Пассажиры продолжают глазеть.
Мы сошли с поезда на безымянной станции где-то у побережья. Там стояла всего одна-единственная сторожка на одной-единственной платформе. Ярко-синие буквы были выведены на стене каким-то неприкаянным художником-монументалистом. Буквы эти складывались в короткое английское слово:
Пока мы ожидали автобуса, Магда вынула из сумки блокнот и набросала что-то карандашом. Часть стены, библейский клич, выбитые окна в здании вокзала — все это возникло, штрих за штрихом, на обычном листе белой бумаги. Она обладала этим талантом — этой удивительной властью художника, который овладевает всем миром,