И тебя я помню, о да, я помню тебя. Малыш Лео, не так ли?
Лео и Мэделин, испытывая ужасную неловкость, сидели на потертой софе прошлого века, твердой и неудобной, с кривыми ножками и изогнутыми подлокотниками.
— Да, — согласился он. — Именно так.
— А она уже умерла?
— Восемь лет назад.
Principessa пожала плечами. Чего еще ожидать? Они все умерли, ее друзья, равно как и враги. Все умерли, да и она сама казалась уже почти мертвой или, по крайней мере, находилась в промежуточном состоянии между жизнью и смертью, в своего рода лимбе. Когтистым пальцем она указала на Мэделин.
— А это кто?
— Подруга.
— Она не твоя жена?
— У меня нет жены. Я никогда не был женат.
В смехе старухи можно было расслышать похотливы нотки.
— И правильно, зачем? Я тоже не вышла замуж. Друзей у меня было множество, но ни одного мужа. Много друзей много любовников. — Все они окружали ее в серебряных рамах — красивые парни в костюмах с широкими отворотами пиджаков и двухцветных туфлях, красивые девушки в платьях с подплечниками и напомаженными волосами. Эдда Муссолини[45] с каким-то тюрбаном на голове улыбалась с фотографии. «Mia сага Eugenia, conaffetto»,[46] — гласила надпись. — Значит, ты хочешь сюда переехать. Квартиру ты уже видел?
— Портье дал нам ключ.
Она пожала плечами.
— Жалкое местечко. Весь палаццо обнищал. Стареет и гниет, как и я сама. Я последняя в роду, ты это знаешь? Ну, остались еще какие-то троюродные братья и сестры, как это принято во всех итальянских семьях, но я их не видела. Я — последняя. Единственная дочь своего отца, и род умрет вместе со мной. Почему бы тебе не переехать сюда, а? Маленький мальчик Гретхен, бесплодный, как и я. Почему бы и нет? — Ее, похоже, занимала и забавляла эта идея. Принцесса снова рассмеялась, но смех ее вскоре перешел в надсадный кашель, и из соседней комнаты тут же прибежала на помощь служанка. — Маленький мальчик Гретхен, — прохрипела сквозь кашель и хохот старуха. — Бесплодный маленький мальчик Гретхен.
Мэделин и Лео ушли, испытывая неловкость, пока старухе оказывали медицинскую помощь. Они спустились по мраморной лестнице мимо группы туристов, осматривающих залы, открытые для всеобщего обозрения, где пыльный антиквариат был окружен канатом и кое-как охранялся.
— Ну и мерзкая же старушенция, — произнесла Мэделин. — Что она сказала? Я имею в виду, по-немецки. Итальянские фразы я понимала, но она говорила еще что-то по-немецки.
— Die gute alte Zeit. — Лео самому стало смешно. — Это значит «старые добрые времена».
С лестницы они попали в сумрак портала. Во внутреннем дворике (Джакомо да Виньола, 1558) светило солнце и зеленели деревья. По периметру стояли колонны, склон был вымощен базальтом, вокруг центрального фонтана в пруду клубились водоросли. Из середины зарослей высматривала случайных туристов резная скульптура — узловатый, хитрый сатир, льющий воду в каменную чашу, словно старый маразматик, пускающий слюни в плевательницу. Среди растительности виднелись, в частности, элегантные расчлененные листья