Росуэлл повернул ключ зажигания.
— Ну что, хочешь ненадолго заглянуть к Мэйсонам?
— Нет! — выкрикнул я так, что сам испугался, поэтому поспешил добавить: — Мне домой надо. Дела всякие…
Росуэлл кивнул, включая передачу. В профиль его лицо выглядело серьезнее и моложе, чем обычно.
Я ничего не добавил, просто не смог придумать, что бы еще сказать. Слишком много крутилось в голове.
Я снова и снова твердил себе, что Эмма сейчас дома, скорее всего, зависла над своим ботаническим проектом, а может, уже устроилась с книжкой в кровати. И что с ней ничего не случилось. И не должно случиться, потому что я не мог допустить даже мысли об этом.
«Приходи на шлаковый отвал». Это звучало, как приглашение. Но шлаковый отвал был просто осыпающейся грудой щебня. Он порос сорняками, был давно заброшен, что я мог там найти?
Однако, если допустить, что эти девицы были столь потусторонними, какими казались, то у них мог быть секрет, разом отметавший все вопросы.
Например, там мог быть тайный проход. Ведь всем было известно, что время от времени мертвые вставали и бродили по пустынным улицам нашего городка. Если верить слухам и страшному шепотку ночных сказок, то под известью и щебнем что-то жило.
Я, конечно, не был большим специалистом в таких делах, но эта долговязая девица явно принадлежала к миру мертвых. Исходивший от нее запах был ничем иным, как густым и тошнотворным смрадом разложения, не говоря уже о том, что живых людей с перерезанными венами и артериями не бывает.
Меня мутило при воспоминании о ее жуткой ухмылке и том, что долговязая была лишь первой ласточкой того, что я обнаружу, если явлюсь в назначенное место.
Но когда по пути домой я смотрел в темное окно, все эти соображения уже не имели значения.
Эмма. Она хотела помочь — и крохотный пузырек настойки в самом деле помог — но какова расплата, какова цена?
Только ответ не имел значения. Я не мог допустить, чтобы с Эммой что-то случилось. А раз так, я знал, что надо делать.
В нашем квартале было тихо. Никаких тварей, никаких мертвецов, никто не прятался в темноте.
Я шел по Конкорд-стрит к Орчард-серкл, мимо тупика и вниз по склону к мосту.
Мне было очень одиноко на пустынных улицах в такой поздний час, но настоящее одиночество я испытал, когда пробирался через глубокий овраг, отделявший наш квартал от центра города, без малейшего представления о том, куда иду и во что ввязываюсь.
Начав спуск, я сразу почувствовал сырой сладковатый запашок, напоминавший смесь гнили и садового компоста.
Гитарист из «Распутин поет блюз» стоял на мостике, его силуэт почти сливался с темнотой и казался неестественно высоким из-за шляпы. Он курил, а когда поднял глаза, кончик его сигареты вспыхнул яркой неистовой краснотой.