— Еще что-нибудь?
Шеф вяло махнул рукой.
— Нет. Все свободны… А ты, Алексей, задержись на минутку.
Пожав плечами, я снова опустился на стул.
Один за другим они прошли мимо меня: недовольно прищурившийся Пащенко, откровенно ухмыляющийся Ветров, устало сгорбившийся Хабибуллин. Последними вышли так и не проронившие сегодня ни слова Данильченко и Ломакин. Негромко скрипнула закрывающаяся дверь.
Мы с шефом остались одни. Как в старые добрые времена, когда нас связывали не только холодные цепи отношений начальник — подчиненный, но еще и крепкая надежная дружба. Сейчас ее уже не было. О какой дружбе можно говорить после того, как год назад мы едва не убили друг друга? Такое не забывается.
Хорошо еще, что между нами нет ненависти. Во всяком случае, я ее не чувствовал. А шеф… Шеф — не знаю. Ему с этим труднее, чем мне. Гораздо труднее. Незаживающая рана в боку ни на минуту не дает ему забыть о том, кто и при каких обстоятельствах ее нанес.
И мое счастье, что он не держит на меня зла… Или, по крайней мере, этого не показывает.
Шеф неторопливо выбрался из своего кресла. Тяжело выпрямился, опираясь на стол. Подошел к окну. Постоял, глядя на то, как вяло копошатся на стройке рабочие.
Я молча ждал.
— Времена меняются, — после долгой паузы сказал Дмитрий Анатольевич. — Раньше все было совсем по-другому. Проще. Четче. Понятнее. Были люди, и была нечисть. Были мы, и были наши враги, наша бесконечная война, наше проклятие… Теперь все иначе. Ты заметил, Алексей?
Я промычал что-то невнятное, не имея ни малейшего понятия, к чему он клонит.
— Еще год назад добро и зло легко можно было разграничить. Можно было провести линию, сказав: по одну сторону от меня адская тьма, которая по сути своей есть чистое зло, а по другую — божественный свет, воплощение вселенского добра. Сегодня это уже не так. Мир опять изменился, Алексей. Всего лишь за год он изменился так, что я его уже не узнаю.
Я пожал плечами.
— А может быть, это мы изменились, а мир как был, так и остался прежним? Просто сменилась точка зрения, и теперь все кажется совсем другим, новым и непонятным. Страшным.
— Может быть. — Вопреки моему ожиданию шеф не стал спорить. — Может быть, и так. Но только это ведь еще хуже. Мир может измениться и помимо нашей воли. Его плоть и кровь во власти Господа. Но если изменились мы… Значит, мы этого и хотели.
— Можно оспорить.
— Можно, — вновь согласился шеф, отворачиваясь от окна. — Оспорить можно все. Но сколько бы мы ни спорили, суть останется прежней: раньше мы бились душой и телом. Добро против зла. Меч против когтя и клыка. Сила против силы. Если мы побеждали — тьма отступала, если проигрывали — шла вперед. Все было честно и просто.