Все последующее я воспринимал как череду сменяющих друг друга знаковых и значимых сцен, временные промежутки между которыми были заполнены вязким и душным небытием.
Сцена первая.
Плывут радужные круги, в ушах неотвязный бубнеж, надсадное бормотание, и мы с Псом и Табачниковым — в застенке патрульного катера, нас везут в ОАЗИС.
— Даггоны, даггоны! Они гораздо ближе к природе, чем мы, — тихо говорит Табачников, — гораздо лучше чувствуют естественное течение времени — то, как изменяется мироздание, они сами часть его… Люди же оторвались от корней… особенно это касается вас, аррантов, возомнивших себя всемогущими и неуязвимыми. А даггоны просты и естественны. Те, что поменьше, приходят с музыкой, звучащей в твоем мозгу. Те, что побольше, вызывают атмосферные явления — вплоть до грозы… Есть еще третий уровень. И я не исключаю, что даггоны третьего уровня, самые большие, — они не приходят на планеты. Им нет смысла приходить, нет смысла подыскивать себе тело, будь оно из органической или неорганической материи!.. — Глаза Табачникова сверкают тем фанатичным огнем, который я не раз видел в его взгляде, когда ученый говорил о чем-то близко затронувшем его. — Нет смысла, потому что они — и ЕСТЬ ПЛАНЕТЫ! Огромные полевые формы жизни, более миролюбивые, чем их мелкие собратья, даггоны первого и второго уровней, но все равно способные постоять за себя!..
— Вы хотите сказать, что вот эта земля под нашими ногами — живое существо? — бормочу я.
— А разве не этому издавна учат ваши храмовники? — без церемоний перебивает меня Табачников. — Разве не они запрещают осквернять ее постройкой жилищ, возделыванием полей, добычей полезных ископаемых? Да, в вашей религии планета Аррантидо — живое существо, ей поклоняются, как Богу, а поклоняются даггону! Возможно, отсюда и возникло неприятие асахи как богоборцев, — уже спокойнее продолжает Олег Павлович, а у самого ходит ходуном горло, и на виске пульсирует налившаяся темной синевой жилка. — Но я не хочу рыться в этих древних религиозных напластованиях, от которых несложно сойти с ума!.. Куда больше меня интересует то, что с нами будет теперь.
— А что с нами будет? — подает хриплый голос Гендаль Эрккин. — Вот лично меня, Палыч, очень сильно удивляет то, что мы с тобой до сих пор живы. Нет, Рэм — это понятно, он аррант, его нельзя уничтожить на месте по Закону о нераспространении. А вот мы с тобой… я — каторжник-рецидивист, гвелль, ты — зиймаллец, к тому же в свое время уже не поделивший с аррантскими Аколитами их архивы… или как это назвать? По всему, нас должны уже были распустить на молекулы — безболезненно и милосердно.