Гершуни, пришедший посмотреть, как будут развиваться события, с интересом наблюдал за происходящим. Премьера не удалась, потому что актер оказался весьма плох. Ну что ж, бывает! Жаль Николая и браунинг, ни тот, ни другой уже не пригодятся.
Гершуни внимательно смотрел, как грузят в пролетку безжизненное тело Лаговского, и обратил внимание на человека, по всей видимости главного в этой процедуре. Большие глаза, широкий лоб, сужающийся подбородок. Щегольские усы, ладно сбитая, крепкая фигура атлета. Очень спокойный взгляд.
Как только стихли крики и вдали исчезла пролетка с Лаговским, Победоносцев осторожно вышел на крыльцо, невозмутимо перекрестился на Исаакий, сел в карету и уехал по делам в Синод. Духовная жизнь империи продолжалась.
* * *
Шестое купе вагона первого класса в поезде Петербург — Гельсингфорс оставалось пустым вплоть до второго колокола.
Сначала появились шустрые носильщики с двумя кожаными баулами. После них в темнозеленое бархатное пространство вошли трое: молодой стройный поручик в полной адъютантской пехотной форме, живой господин с аккуратной бородкой и высокий угрюмый блондин с усами. В руках у блондина был довольно тяжелый саквояж, что явствовало из усилий, с какими саквояж был водружен на верхнюю полку, подальше от любопытных глаз.
— Фу! Успели! — сказал усатый.
Через минуту прозвучал третий сигнал и поезд тронулся. За окнами побежали унылые фабричные виды Выборгской стороны. В купе молчали. И только когда за окном замелькали приятные очертания шуваловских дач, молчание было нарушено.
— Кто стрелял в квартиру Победоносцева? — вызывающим тоном спросил одетый в форму поручика Балмашев. — Ваш человек?
— Не знаю, — с отсутствующим видом отозвался Гершуни, — Некто Лаговский Николай. Безумец-одиночка. И вообще, смените тон и громкость ваших реплик. Мы не одни, рядом купе с ушами.
— Эхе-хе… — тяжело вздохнул Крафт и стал доставать из баула заботливо приготовленную в дорогу снедь.
— Я не потерплю двойной игры! Либо я иду на акт один — и тогда я член Боевой организации, либо после акта я заявляю, что действовал тоже исключительно в одиночку!
— Хорошо, — так же отсутствующе обронил Гершуни, — Клянусь вам, вы пойдете один. Вам достаточно моего слова?
— Да.
Балмашев вживался в роль и вел себя как офицер: держал спину прямой, а взгляд — стальным.
— Пожалуйте кушать, господа хорошие, — склонился в шутовском поклоне Крафт, в душе сильно переживавший потерю браунинга. Говорил ведь, что надо было дать простой револьвер. Нет, все хотим выпендриться, показать, что новая справедливость делается новыми способами и новым оружием!