Таких обращений он читал множество, а в молодости, когда на несколько дней также решил отдать себя целиком революции, и сам писал похожее. И давал читать знакомым барышням в целях поднятия собственного реноме в их чудных глазках. И реноме существенно поднималось.
Когда же настало время суровой реальности, в качестве первой жертвы революционного насилия единогласно был выбран директор гимназии, много лет успешно душивший свободу личности еще в зародышах. Юному Павлу от имени этих самых зародышей было поручено изучить все привычки старика для успешного проведения акта возмездия.
Павлик рьяно взялся за дело, для чего даже вооружился театральным биноклем. Но чем более он проникал в тщедушные тайны жизни узурпатора, тем менее ему хотелось вторгаться в размеренную жизнь грозы гимназистов. Эта стариковская одышка, эти обязательные прогулки перед сном с таким же дряхлым мопсом, одиночество в кабинете под зеленым абажуром настольной лампы и физическое бессилие со всеми признаками скорой смерти почему-то повернули его младое сознание в совершенно другую сторону.
Ему захотелось стать врачом, и он им стал. Но не плотским хирургом, а хирургом юридическим, плохо ли, хорошо ли лечившим язвы не людские, а социальные. Так что теперь он держал в руке привет из своей гимназической юности.
Директор по весне почил в бозе, и все рыдали на его могиле, потому что понимали, каким безвредным старикашкой он оказался в сравнении с занявшим его пост дьяволом во плоти, старшим инспектором Константином Апполинарьевичем Немзером. А ведь не далее чем за месяц до того не было у гимназистов выпускного класса более приятного, прогрессивно мыслящего старшего товарища, нежели Константин Апполинарьевич! О времена, о нравы… И Путиловский глубоко вздохнул, вспомнив младые годы.
Тем временем все инородное и кровавое было собрано и погружено в подводу. Берг удовлетворенно улыбался, Медянников же озабоченно продолжал нарезать большие круги.
— Что вы потеряли, Евграфий Петрович? Пора в дорогу.
Путиловский надышался свежего воздуха до зевоты, хотелось поскорее очутиться в домашнем кабинете и начать работать по наставлению для умственно и нравственно окрепшей революционной молодежи.
— Котика ищу, Павел Нестерович, котика. В останках его нет, следов наружу тоже… Где-то здесь прячется, подлец. Видать, зашибло серого, боится высунуться! — и в отчаянии Медянников горестно мяукнул.
Макс внимательно следил за пришедшими людьми. Голос у него был сорван задолго до их прихода, однако никто не помог ему освободить задние лапки и хвост. А самому вывернуться не было никакой возможности. И по давней кошачьей привычке он молчал, чтобы не навлечь на себя еще большую беду, — защищаться в таких условиях он не мог. Но этот большой человек, внезапно мяукнувший почти по-кошачьи, вызвал у него редкое среди котов чувство симпатии, и Макс не удержался — мяукнул в ответ.