Путиловский разглядывал ее, как Пигмалион Галатею, чью фигуру он познал на ощупь, и вот она ожила и оказалась даже лучше, нежели он ее ощущал с закрытыми глазами в полной темноте. Длинные, чуть волнистые от природы темные волосы струились по телу, подчеркивая белизну кожи. Страсть была утолена, и осталось только незамутненное ею любование совершенством женщины, созданной для продолжения рода.
— В левом кармане пальто сверток. Принеси его сюда, пожалуйста, — попросил Путиловский.
Она спокойно вышла обнаженной в гостиную и вновь вошла со свертком, присела рядом на кровать. Путиловский развязал ленточку, достал футляр.
— Это тебе.
Мириам взяла в руки футляр и, прежде чем открыть его, уставшими губами благодарно поцеловала Путиловского. Открыла футляр и ахнула: бриллианты в центрах шестиконечных золотых звездочек брызнули во все стороны цветными огоньками.
— Какая прелесть… — прошептала она и снова поцеловала Путиловского.
— Оно открывается.
Путиловский достал драгоценность из углубления и раскрыл темно-синие лепестки. Мириам взяла яйцо в руки и вгляделась в золотую фигурку младенца.
— Оно мое…
— Я сказал — это тебе!
— Оно мое, — повторила Мириам и тихо заплакала.
Она придала этому подарку совсем иное, скрытое от Путиловского значение. Но он деликатно не стал расспрашивать, понимая, что Мириам сама расскажет. Если захочет.
— Извини, что драгоценность христианская.
— Ничего. — Мириам вытерла слезы, полюбовалась младенцем и спрятала яйцо в футляр. — Я переживу. В конце концов, его мать тоже была еврейкой.
— Я приду завтра вечером? — вопросительно сказал Путиловский.
— Конечно, муж мой. Я буду ждать тебя. А теперь иди. Да хранит тебя единый Бог, Бог Израиля.
Глава 9
Исполнение приговора
Недостача сабли обнаружилась уже на вокзале, у буфетной стойки, куда подошли но русскому обычаю выпить на посошок.
Хватанув большую стопку водки со льда, Гершуни крякнул и впился крепкими острыми зубами в бутерброд с холодной телятиной. Тут у него вылупились глаза, но не от водки, а от того, что увидел.
— Степан! — прошипел он зло и тихо. — Где ваша сабля?!
Похолодевший от ужаса быть разоблаченным, Балмашев растерянно посмотрел на портупею, хотя прекрасно знал, что там увидит.
— Бы… была… — пробормотал он и покраснел, точно гимназист, уличенный во лжи.
— Вы оставили ее в гостинице, болван! — Гершуни не стеснялся в выражениях. — Ну что мне с вами делать? До поезда четверть часа!
— Я сейчас! На извозчике туда и обратно! Я успею, честное слово, успею!
— Да, — съязвил Гершуни, — настоящее офицерское слово!
Балмашев засуетился, надевая перчатки и фуражку. Выпивавший неподалеку купчик поднял голову, прислушиваясь к разговору.