Такая жена потребует в будущем хорошего содержания! «К делу!» — укоротил себя Иван Карлович и решительно занялся «Делом о поджоге складского помещения ф-та А. Ф. Шпорледера». Он записал обстоятельства пожара, ловко и споро нарисовал вероятную картину поджога и приступил к поискам злоумышленника. Потирая руки, он вновь прильнул к окуляру, навел резкость и впился взглядом в папиллярный узор преступника. И тут внезапная слабость охватила его до той поры крепкие члены.
Не веря глазам своим, Берг стал лихорадочно просматривать все отпечатки. И везде — везде! — видел одну и ту же невыносимую картину: знакомые рогульки, завитки и кольца, один и тот же детский порез… Шантажистом, а возможно, и поджигателем была его любимая Амалия!
Как он не сошел с ума — одному Богу известно. Возможно, его спас неожиданный приход Путиловского. Но едва только Павел Нестерович бросил его наедине с надвигающимся безумием, перед Бергом встал один вопрос: застрелиться сейчас же или все-таки попробовать поговорить с любимым существом?
Трезвый голос рассудка советовал стреляться немедленно: дактилоскопия слишком точная наука. Но сердце не хотело верить и пыталось использовать все, даже самые безнадежные попытки. Он встал, подошел к телефонному аппарату, снял эбонитовую чашечку телефона. Рука крутанула рычажок вызова.
— Алло, центральная? Сорок два, тридцать девять… Да, особняк Шпорледеров… Жду.
Внутренняя жизнь в России на целый час замерла. Гигантский аппарат Министерства крутился вхолостую, канцелярия стояла в ожидании приказов и циркуляров, курьеры без дела слонялись по коридорам, чиновники всех рангов ходили по кабинетам в гости, курили и распивали чаи, болтая о новых назначениях и размере наградных к Пасхе.
До окраин империи эта волна бездействия, слава Богу, еще не докатилась: не позволяли апокалиптические размеры государства и конечная скорость передачи информации от столицы к периферии. То есть голова застыла в недоумии, а тело продолжало жить как ни в чем не бывало.
И все потому, что министр внутренних дел был занят делом сугубо личным, а именно писал любовное послание предмету своей страсти, молодой француженке Софи. Сипягин знал французский довольно хорошо, но в таком сложном деле нельзя было упустить ни одной мелочи, поэтому он вначале написал все по-русски и теперь прилежно переводил, вооружившись русско-французским словарем.
Конечно, можно было бы воспользоваться секретарем, но то, что знают двое, знает и свинья. Поэтому государственные дела были пущены побоку, а дела личные вышли на первый план.