— Юлию воспитывали по-европейски. Может быть, если бы все делали традиционно, то в пятнадцать лет ее отдали бы замуж, муж бы сидел и изучал Тору, а она нарожала с пяток детей и успокоилась. Я сама получила европейское образование и знаю, каково окунуться из местечка в этот цивилизованный мир. Уж не знаю, что и лучше… хотя мне вот это все, — и Мириам обвела узкой рукой ложи, — мне все это очень нравится!
Высокий жандармский ротмистр (Путиловский его видел несколько раз в Департаменте) бесцеремонно рассматривал их ложу в бинокль, пуская слепящие глаз зайчики.
— У Юлии была очень страстная бабушка. Там вся семья пошла в эту ветвь. Влюблялись с тринадцати лет, убегали, женились, кончали самоубийством — сплошной еврейский базар! И вот она выросла, действительно красавица! И стала искать любовь. Да не простую, со счастьем, с детьми — нет, ей подавай со страстями, причем с безумными! Ее первый ухажер покончил с собой из-за того, что они поссорились. И с тех пор она помешалась на смерти. Ее покойная бабка тоже была помешана на этом деле. Смерть — привлекательная штука, но не до такой же степени! Я не боюсь умереть, но звать смерть — увольте! Сама придет, когда захочет.
Путиловский понял, что в семье Франков все рождаются философами. А Мириам тихо продолжала свой печальный рассказ, от волнения иногда сбиваясь на местечковый говор.
— Но поскольку Юлии нужна великая любовь, то и смерть ей нужна не менее великая. И тут появился этот Григорьев, заурядный пехотный поручик — и на тебе, два сапога пара! Все думали: наконец-то с семьи будет смыто проклятие той смерти, Юлия угомонится, так пусть будет этот поручик, и дело с концом. Подумаешь, креститься! Переживем, лишь бы девушка успокоилась. Уже стали тихо готовить свадьбу где-нибудь подальше от еврейских разговоров. Приехал Евгений знакомиться, мне он понравился, моему мужу понравился, тихий, не пьющий, красивый, похож на еврея, свекровь уверяет, что он еврей — пусть уверяет, если ей так легче! Сидим вечером за картами, интересный расклад выходит: крестовые дама и валет бьют пикового короля! Редко бывает, но все-таки бывает. Смотрю, они оба побледнели и Юля говорит Евгению: «Это мы с тобой, а это Победоносцев!» Я подумала: чушь какая — и забыла. А потом она еще раз проговорилась. И письмо прощальное пришло. Ну, это вы уже знаете.
В ложу вошли, и разговор прервался. Вновь поднялся занавес, и вновь две слезы поползли по щекам Мириам. О чем она плакала? Путиловский сел в глубину, смотрел оттуда на сцену, на Мириам, на царскую ложу, на ложу Урусовых и удивлялся, какими странными судьбами связывает Бог людей, а они даже и не подозревают об этой божественной связи. Наверное, он тоже потихоньку превращается в философа…