- Чего надо, бездольный?! Ты тут не нужен!
- Позови старосту, - едва слышно прошептал чужак.
Бушевавшие в нем боль, гнев, усталость, отчаяние уже побеждали рассудок, затапливали его глухой злобой. Еще немного и...
Похоже, стоящий напротив юноша это понял, потому что бросился прочь, испуганно оглядываясь на шатающегося из стороны в сторону пришлеца.
Миг. Другой. Как долго они не идут! И солнце... солнце так печет... А во рту совсем пересохло, уже и язык не помещается, хочется вывалить его по-собачьи... И сердце так гулко тукает в висках, что можно оглохнуть. Мужчина снова закрыл глаза. Он не видел, как из дома напротив, крепко ругаясь и на ходу подтягивая штаны, бежит староста - кряжистый, совсем седой, но при этом подвижный и крепкий мужик с кустистыми бровями и поджатыми от досады губами. Вот он остановился напротив шатающегося путника, окинул настороженным взглядом по-прежнему вскинутые беспалые руки.
- Знахарь? - с какой-то затаенной надеждой в голосе спросил староста, приглаживая рукой всклокоченные волосы. И в сердцах выматерился, когда чужак в ответ отрицательно покачал головой.
- Выгони его, бать... - с благоговейным ужасом прошептал стоящий рядом парень, но тут же умолк, когда отец шагнул вперед.
Без слов поняв, чего от него хотят, странник слегка повернул голову, открывая на обозрение свой шрам - длинный и грубый, тянущийся от левого виска вниз по скуле, шее и так до самого кадыка.
- Грехобор... - выдохнул староста и резко повернулся к сыну. - Живо! Освободите с братьями водяную мельницу. Поставьте туда три пустых ведра, а одно наполните зерном! И принеси семь грошей. Чего стоишь, дурень?!
"Дурня" как ветром сдуло, а его родитель стремительно обернулся к виновнику переполоха и спросил:
- Сам дойдешь?
Тот в ответ только кивнул. Говорить сил уже не было. А потому он медленно двинулся вперед, загребая немеющими ногами дорожную пыль. В голове уже не осталось связных мыслей, только одно стремление - дойти. Потому что если не сможет...
Староста семенил следом, не зная, чем помочь жалкому доходяге, который мог сгубить всю деревню. Грехобора нельзя касаться, так что, как бы ни хотелось дотащить эти живые кости до мельницы самому, приходилось лишь растерянно бежать след в след, крыть проклятого сквозь стиснутые зубы и надеяться, надеяться, что дотащит себя проклятый.
Путник едва брел, шатался, будто хмельной, один раз запнулся обо что-то в пыли (а, может, и не запнулся - просто на ногах не устоял) и припал на колено. Староста охнул и от ужаса присел.
- Ну давай, вставай, вставай! - он бегал вокруг склоненного мужчины и хлопал себя руками по бокам, словно наседка, потерявшая цыпленка. - Уже ж пришли! Вставай, родненький!