- И я услышал эту волю, - тут же отозвался дэйн, как всегда, принимая распоряжение.
Он не раздумывал о мотивах. Не осуждал. Ему ни к чему были сомнения в правильности поступка. Сейчас дэйн планировал лишь насладиться принесенным ему лакомством, и окончательно решить, достойна ли стряпуха занять место рядом с ним в качестве жены. В конце концов, именно ради этого он ходил столько времени в харчевню.
- Дэйн... - уже встав, но, не повернувшись к нему, Шахнал щелкнул пальцами. - Чуть не забыл. Отныне все младенцы, рождающиеся с даром, не имеют права на жизнь, потому что дар стал отравлен Моракой. Дэйны больше не смогут выполнять свое предназначение.
Мужчина вздохнул, но ничего не ответил на последние слова. Эти двое поняли друг друга, и спокойно вернулись каждый к своему занятию. Перед обоими стояла цель, и оба к ней шли.
Вот только их беседа стала достоянием еще одного - совершенно нечаянного - слушателя. И этот слушатель, скрытый невидимой защитой, стоял и сжимал кулаки от ярости и бессилия.
Зария и муки совести.
Чернушка смотрела на красивую ткань небесно-голубого цвета. Сначала она нерешительно тронула нежный ситец кончиками пальцев, потом, робея, погладила ладонью, ощущая, как загрубелая кожа ласкается о мягкую ткань.
И лишь спустя несколько минут, осмелев, прижалась щекой к этому, как ей показалось, кусочку неба и закрыла глаза, вдыхая незнакомый и пока еще чужой запах наряда. Ей хотелось сидеть так вечно. Материал не пах ни печным дымом, ни мылом, ни потом, ни домом, ни едой. От него исходил едва уловимый незнакомый аромат новизны.
Зария представляла, как чьи-то руки где-то далеко-далеко отсюда безжалостно ткали эти голубые нити в крепкое полотнище. Как затем кто-то жестоко раскраивал их и больно резал ножницами. Как их шили, кололи булавками, протягивали через ситцевую плоть тугую мережку...
Ей было жалко эту нежную ткань, которая, наверное, так страдала, прежде чем превратиться в платье... ее платье! Несчастная калека знала, что такое боль. А еще знала, что сейчас думает какие-то глупости. Но у нее никогда не было такого красивого наряда. И вот она гладила его, как живое существо, которое так настрадалось, прежде чем нашло свою хозяйку. Гладила, наслаждалась прикосновениями, запахом и в очередной раз пыталась понять, что делать с неожиданной обновкой.
Нет-нет, надеть такую красоту, что, выразительно сложив руки на груди, посоветовала Василиса, Зария не могла, как не могла и объяснить странной кухарке то, почему носит застиранные, залатанные лохмотья. Кому интересно бормотание убогого создания, которое способно вызвать в душе только одно свербящее чувство - толкнуть или обидеть посильнее? Ущербное подобие человека, жалкое, ничтожное и оттого вдвойне противное...