при ликвидациях в Одессе, Киеве, в Варшаве? А?
— Ну, знаешь,— сказал Фогель.— Ну их к чёрту, эти дела в эйнзатцгруппах, у меня не те нервы.
— Пфенниг с каждого переставшего дышать иудея,— сказал Штумпфе,— не больше.
— Ты не останешься в накладе,— сказал Ледеке,— фюрер взялся за это дело, тут пахнет вагонами пфеннигов.
Они рассмеялись, но Штумпфе, самый весёлый из них, остался серьёзен.
— Я не такой идеалист, как ты,— сказал он Фогелю,— и не собираюсь скрывать это. Ты человек прошлого века, вроде лейтенанта Баха.
— Не у всякого богатая родня,— сказал Ледеке,— будь у меня папаша фабрикант, и я бы говорил лишь о долге, душе и дружбе.
— Видишь ли,— сказал Штумпфе,— вот в чём дело: я решил просить обер-лейтенанта. Пусть откомандирует меня, пока не поздно, я наверстаю потерянное. Я скажу ему, что это мой внутренний голос зовёт меня. Он ведь любит такие вещи. Поглядите-ка,— и Штумпфе достал из толстой пачки семейных фотографий открытку. На фотографии изображалась огромная колонна женщин, детей, стариков, идущих меж рядами вооружённых солдат. Некоторые смотрели в сторону фотографа, большинство шло, опустив головы. На переднем плане стояла открытая легковая машина, в ней сидела молодая женщина с чёрной лисицей на шее, резко оттенявшей её светлую кожу и белокурые волосы. Подле машины стояли офицеры и глядели на идущих. Женщина полными белыми руками приподняла над бортом машины большеголовую, толстоносую собачку с лохматой чёрной шерстью. Дама, по-видимому, показывала собачке идущих, так матери подымают на руки несмышлёных детей, чтобы потом через много лет напомнить им о виденном в младенчестве зрелище.
Фогель долго рассматривал фотографию.
— Это скотч-терьер,— сказал он,— у нас дома есть такой же, мама в каждом письме шлёт мне привет от него.
— Да, вот это женщина,— со вздохом сказал Ледеке.
— Это жена моего брата,— сказал Штумпфе,— а брат — вот этот, опёрся на раскрытую дверцу.
— Он похож на тебя,— сказал Ледеке,— я сперва подумал, что это ты. Но у него отвороты СС и чин не твой.
— Это снято в Киеве, в сентябре сорок первого, у кладбища, я забыл, как называется это место >{151}. Брат после этого пурима >{152} может твоему папаше одолжить несколько грошей, если ему понадобится строить новый цех.
— Дай-ка я на неё посмотрю ещё,— проговорил Ледеке,— особенно на фоне этого шествия смерти, что-то притягивающее в ней есть.
— Встретил бы её до войны, когда брат был актёром в оперетте, а она работала билетёршей. Ты бы посмотреть на неё не захотел. У женщины восемьдесят процентов красоты зависит от того, как она одевается, как завита, шикарная ли вокруг обстановка. И я хочу, чтобы моя жена выглядела после войны не хуже. Брат пишет, он сейчас в генерал-губернаторстве, и намекает, словом, я понял, ими организована солидная еврейская фабрика. Киев — это игрушечки… И он мне пишет: «Если тебя откомандируют, устрою тебя на своём предприятии».— Поверь уж, Ледеке, у меня нервы выдержат.