Марк не в силах был осознать это, выковать цепь причин и следствий, аллюзий и параллелей; он даже не мог внятно сформулировать, что творится вокруг него. Но волчий нюх подсказывал обер-центуриону Кнуту: выбор невелик.
Рычи или беги.
Один, сказал Марк. Я один, как Манойя. Что ты сделал со мной, Остров Цапель? В присутствии астланина, мечтающего об уходе в солнце, я — воплощенное одиночество, хоть обнажи меч и четвертуй сам себя. Мне ли докричаться до Ведьмы? Она глуха на шесть ушей из десяти, да и те уши, что сохранили чуткость, утратят слух с минуты на минуту. Лязг щитов, хрип дыхания, звон доспехов…
Одиночке ли перекричать хор?
Ты не один, возразил обер-центурион Кнут. Тебя пятеро, пусть это и нарушает все нормы языка. Первый дрался с Катилиной: шамберьер против сабли. Второй рвал деканов в учебке. Третий сажал бот-подранок на Остров Цапель. Четвертый орудовал копьем в недрах пирамиды. Пятый стрелял по удирающему Тизитлю. Какой ты один? Бежишь, дезертир? Тогда посчитаем иначе. Первый дрался с Катилиной: щенок, сопляк, бестолочь. Второй рвал деканов в учебке: упрямый придурок. Третий сажал бот на Астлантиду: случайность, помноженная на удачу. Четвертый махал копьем: минус глаз, минус селезенка. Пятый стрелял, да цель смылась.
Такой счет тебя устраивает больше?
— Опцион Ведьма! Под трибунал захотела?!
Тихо. Такую тишину можно пить. Корсетные поводки натянулись до звона, выходя на максимум, на грань конфликта клейм. После дуэли Марк чуял эту грань, что называется, задницей. Ходил по ней, как канатоходец по канату, балансируя шестом.
— Опцион Ведьма!
— Я!
— Слушай мою команду! В одну шеренгу становись!
Набычась, готов к рукоприкладству вопреки мнению устава на сей счет, Марк следил, как Ведьма строится. Оправляет ремни, сдвигает ножны на положенное место, одергивает туники, резко воняющие по́том. Шеренга встала между Марком и лейтенантом Илхикаминой. Астланин отошел от края, с недоверием следя за построением. Лицо его побледнело, узоры проступили ярче, рельефней. Правая рука дрожала так, словно в ней был зажат нож, и лейтенант короткими тычками всаживал клинок во что-то мягкое, всаживал и выдергивал.
— Лейтенант Илхикамина!
— Я… — пробормотал Манойя.
Пирамида опускалась, горбилась, врастала в землю. А может, это степь, кипя заснеженными бурунами, поднялась до верхней площадки, до горла, до самых венчиков души?
— Вам что, отдельное приглашение нужно?
— Я…
— Встать в строй!
Шаг. Другой. Манойя был на ладонь выше Ливии, но встать на правый фланг он не рискнул. Ведьмы расступились, и лейтенант занял место второго. Нагой среди доспешных, он смотрелся бы комично, сохранись у Марка хоть намек на чувство юмора. Задрав голову к небу, словно новобранец, впервые стоящий в строю, астланин не моргая смотрел на солнце. В щели между тучами, сомкнувшими ряды, солнце притворялось тяжелым излучателем в амбразуре дота. Холодноватый, похожий на струйку воды луч высветил Манойю целиком, от пяток до макушки. Лейтенант был пылью, танцующей в луче. Земное притяжение, обернувшись чувством плеча, а может, сцепкой