Мы пели гимны, слушали проповеди и отрывки из Евангелия. На этом основная часть постановки завершилась. Затем мы проследовали к каменной купели, в которую бесцеремонно вылили две двухлитровые бутыли воды из «Сейнсбериз». От этого викарий сильно упал в моих глазах. Трудно поверить, будто в зеленых пластмассовых бутылках содержится вода из Иордана, несмотря на все уговоры преподобного. Близнецы даже не пикнули. Всю церемонию они проспали, ни один не поморщился, когда им лили на головки холодную воду. До сих пор я видела их только плачущими и теперь поняла, как легко проникнуться к ним любовью, пока они спят. К своему стыду, какое-то подобие чувств к близнецам я ощутила только теперь.
Хэлен стояла в толпе — такая же милая, как в тот день, когда мы с Клаудией и Элом познакомились с ней во Вьетнаме. Я снова задумалась о том, как велик был в то время ее потенциал. Он до сих пор не реализован. Может, близнецы помогут ей раскрыться. Может, ей просто нужно кого-нибудь любить, чтобы ощущать свою целостность. Значит, Нейл вполне может оказаться не целью, а средством, и потому достоин внимания.
— Вы открыты Христу Спасителю?
Викарий обращался ко мне. Застигнутая врасплох, я скомкала ответ, прекрасно понимая: будь я совершенно неверующей, я не выдержала бы пристальный взгляд священника и просто промолчала бы.
— Вы вверяетесь Христу? — продолжал он, не сводя с меня глаз.
Мне почудилось или вопросы и вправду стали труднее? Не так-то просто подтвердить, что я «вверяюсь» кому бы то ни было.
— Я вверяюсь жизни, — поспешно ответила я, почти проглотив последнее слово. Надо было подзубрить ответы.
— Вы обращаетесь к Христу — пути, истине и жизни?
Боже, меня так и подмывало захихикать. Уголки рта непроизвольно подергивались. Клаудиа слишком хорошо знала меня и потому смотрела в другую сторону, но Эл подмигивал, выглядывая из-за камеры. Кажется, нам было четырнадцать, когда нас выставили с рождественского концерта — за хохот во время исполнения «Приидите, верующие». «О, приидите, приидите в Вифлеем…» Понимаю, нелепо, но удержаться от смеха просто невозможно. Я притворилась, что кашляю. Викарий отвернулся. Видно, насмотрелся.
Младенцев с явными симптомами кататонии передали четырем крестным, и все мы перекрестили их чистые лобики. Мои кресты походили на букву «X» — знак поцелуя, но теперь я уже ничуть не сомневалась в любви к этим детям. Потом стало еще легче: внимание собравшихся уже не было приковано к нам четверым. Мы заняли свои места, чтобы спеть последний гимн и прочесть «Отче наш». С детства люблю «Отче наш». По-моему, эта молитва исполнена глубокого смысла, поэтому я читаю ее с чувством. Я помню, как ее текст изменили и я расстроилась, потому что считала настоящими прежние слова. Зачем понадобилось менять молитву, которой нас научил Господь? В то время мне было всего тринадцать лет, но я умела распознавать надувательства. И потому задумалась: какие еще вольности допускает моя религия именем Божьим? Много лет я собиралась задать этот вопрос священнику. Может быть, сегодня удастся.