— Покажи, где старик мог бы сесть. Я устал и больно ударил колено.
Это была приятная новость. Бегал я хорошо. Я потянул его к ржавому насосу и остановился рядом. Постучав по нему, старик сел, но руки моей не выпустил. Даже сидя, он был выше меня.
— Обещаешь, что доведешь старика до дома?
— А где ваш дом? — спросил я.
— Сейчас — у дороги.
— Обещаю.
Он отпустил мою руку и принялся выковыривать спичку из коробка.
— А почему сейчас? — спросил я, потерев одно колено о другое. — В вашем доме ремонт, и вы все выехали, чтобы не мешать строителям?
— У цыгана дом там, где он остановился, — чмокая губами, чтобы раскурить трубку, сообщил мне слепец.
— Как это?
Конечно, самым непонятным было, кто и зачем убил Олежку и Толика. Но и дед тоже выражался странно.
— Твой отец говорит, что у цыган нет родины, поэтому они бродят по стране как собаки. Он чуть-чуть прав, твой отец. Цыган ходит по земле. Но он не собака. И родина у него есть. — Старик постучал себя по впалой груди. — Вот здесь.
— Вы знаете моего отца? — Я был сильно удивлен.
— Нет, — подумав, ответил старик и посмотрел вверх, на солнце, не щурясь.
— Тогда откуда вам известно, что он говорит? — Мое удивление сменилось досадой.
— Так говорят почти все, кого мы встречаем. Чем твой отец хуже их?
Он меня запутал.
— Мой отец так не говорил.
— Значит, твой отец хороший человек, — заключил старик и качнул головой. — Цыган заблудился. А что здесь делал мальчик?
— Я искал доску.
— Зачем мальчику доска?
— Мы с Сашкой вырежем на ней ножиками «Олежка» и прибьем к березе.
Старик вынул изо рта трубку и дважды моргнул.
— Зачем мальчики это будут делать?
— Чтобы был памятник Олежке.
— Он умер? — Старик покачал головой и забормотал что-то на мешанине из русского и еще какого-то неизвестного мне языка. — Когда родители умирают — боль детям, когда дети болеют — боль родителям, когда дети умирают — родители уходят вместе с ними…
— Олежка не болел, — напрягшись, произнес я. — Его убили.
Я так внимательно наблюдал за реакцией старика, что у меня заболели глаза, но все равно ничего подозрительного не обнаружил. Слепой цыган снял шляпу, бросил под ноги, наступил на нее и топнул. Ветер шевелил его бороду и длинные волосы. Мне начинало казаться, что они живут сами по себе и остаются со стариком только потому, что привыкли к нему.
— У нас тоже умер мальчик, — тихо сказал он. — Но его не убили, он сам лишил себя жизни. Случайно. — Потерев шею черной узловатой ладонью, он вдруг заговорил решительно: — Не нужно писать на доске и прибивать к березе. Вообще ничего не надо. Вы его матери горя добавите. Память вот здесь. — Он завел ладонь за отворот засаленного пиджака и вдавил ее в левую половину груди.