Задыхаясь от боли, туманящей глаза, он выдохнул и закричал:
— Мишка! Возьми эту тварь!..
Саня встал, попытался рвануть за напарником, но резкая боль в ноге снова повалила его в пыль. В ярости на свою беспомощность и бесполезность, он лежал и со страшной силой, сдирая в кровь руку, бил и бил кулаком по молчаливой и безразличной к его гневу куче щебня.
Мишка вернулся через несколько минут.
— Он ушел, Саня.
Тот сидел на кладке кирпичей и курил.
— Миша, пошли искать ребенка.
Делать им было нечего, не бросать же детей посреди свалки. Милиционерам пришлось взять нас с собой. Целую четверть часа мы потратили на то, чтобы отыскать ребенка в темноте страшных комнат кочегарки.
— Мальчик! Мальчик!
Его нашел Саня — тезка Сашки. Когда он откинул в сторону огромный кусок рубероида, закрывающий почти весь угол небольшой комнаты, мы увидели маленький комочек, сжавшийся в углу. Поняв, что его обнаружили и домик уже не играет роль убежища, малыш тихо завыл.
— Не бойся, милый. — Морщась от боли в ноге, Саня присел рядом.
Приглядевшись как следует, он увидел, что шортики мальчишки, держащиеся на модных помочах, насквозь мокрые.
Саня взял пацана на руки, и мы вышли на улицу. Было уже совсем темно.
— Мать моя!.. — пробормотал милиционер Мишка. — Он описался.
— Что это у него? — спросил Саня.
Я посмотрел на руку ребенка.
Он держал в руке конфету, сжимал ее так крепко, что сквозь бумажный фантик и тоненькие пальчики выдавилась густая бесформенная коричневая масса.
Через полчаса мы были дома.
— Никогда! Ты слышишь?! Никогда больше не уходи со двора! — кричала мама с заплаканным лицом, а отец был белее снега. — Ты понял меня?!
Они искали нас с Сашкой два последних часа.
Мама держала в руке ремень, но ударить так и не смогла. Она подняла меня на руки и заплакала.
Мы пошли в дом со двора.
Ремень остался лежать на улице.
Люди делятся на две категории: ищущие одиночества и бегущие от него. В своем разнозначном стремлении те и другие совершают одни и те же поступки. Удаляясь от одних людей, первые неминуемо приходят к другим. Вторые в поисках родственных душ мечутся в толпе.
Я не знал, к кому прибиться. Невесомая, тихая, по-особому светлая осень втянула в себя мою жизнь. Школа переставила интересы, исключила излишек развлечений.
Я бросал портфель — уже не ранец! — как доказательство превосходства над малышами и садился после уроков за школой в густую траву. Из нее торчала одна рыжая макушка, да и ее нетрудно было принять за увядающий подсолнух.
Вот так же когда-то — как же недавно это было! — садились в траву я и Галка. Держась за руки, мы важно говорили о пустом и целовались, целовались, целовались…