— Очевидно, что все случившееся дойдет до Флоренции, — сказал я. — И, вероятно, они обвинят нас в трусости.
— Те малодушные бумагомараки! — вскричал Паоло. — Что, черт побери, они понимают в военной стратегии?
— Разумеется, ни черта. Но возможно, нам следует объяснить им наше решение. Напиши донесение в Синьорию…
— У тебя что, нет гордости, братец?
Я вспыхнул:
— Конечно есть, Паоло. Но я…
— Вот уж поистине Господне наказание! В том дворце не осталось благородной крови. Там засели торговцы и волокитчики. И писать им донесение? Да плевал я на всю Флорентийскую синьорию!
Я опустил голову:
— Извини, Паоло. Ты прав, конечно. Я… я не знаю, о чем думал.
Он приблизился и крепко обнял меня:
— Мы, Вителли, принадлежим к славному роду кондотьеров.[15] Не забывай этого, брат. В нас больше благородства.
Флоренция, 26 сентября 1499 года
НИККОЛО
Миновала полночь, и я остался во дворце один. Я торчал на службе с раннего утра и физически испытывал крайнюю усталость; но ум мой бодрствовал, пребывая в необычайном волнении. И сейчас здесь, за моим столом, при свете единственной свечи мне оставалось написать одно письмо.
Последние шесть недель мне ежедневно приходилось писать или диктовать письма — ободряющие, убеждающие, предупреждающие, выражающие нашу обеспокоенность, наше разочарование, наше нетерпение. Но ничего по-прежнему не изменилось. Самым последним оправданием послужила вспышка малярии в лагере, которая якобы делает невозможной нашу атаку. Все в Синьории уже устали от братьев Вителли. Пришла пора положить конец их оправданиям и лживым сообщениям.
Обмакнув кончик пера в чернила, я начал покрывать лист бумаги своим самым изящным почерком. Это особое послание не предназначалось для глаз Паоло и Вителлодзо Вителли. Если наши уполномоченные выполнят задание с благоразумной осторожностью и тонкостью, которых я требовал от них, то Вителли догадаются о содержании этого письма, когда будет слишком поздно.
Я подписал письмо, высушил чернила, сложил бумагу и запечатал ее восковой официальной печатью Флорентийской республики. Подумав о сделанном, вздохнул с облегчением, удовлетворением и без малейшего трепета. Я вписал свое имя в скрижали истории. И доказал, что перо в определенных ситуациях может быть могущественнее меча.
Заключительная фраза моего письма являлась смертным приговором.
Окрестности Пизы, 28 сентября 1499 года
ВИТЕЛЛОДЗО
Я лежал бодрствуя, с закрытыми глазами, и прислушивался к дождю, чьи капли точно камни лупили по палатке. Я испытывал слабость и истощение. Неужели и меня свалила малярия? Сотни уже умерли от лихорадки, и еще больше лежали больными. Я размышлял, не следовало ли нам позволить в августе молодым флорентийцам захватить Пизу. Тогда мы обошлись бы гораздо меньшими потерями, и нам больше не пришлось бы разбираться с их треклятой Синьорией.