.
Когда светская власть в России в начале восемнадцатого столетия действительно продемонстрировала признаки отступничества от благочестия, и в ее поведении и облике проявились явные, с точки зрения канонического православия, черты «нечестия и лукавства», иерархи русской церкви не только не повторили подвига пророков, убитых нечестивыми царями, но ни единым словом или поступком не выразили несогласия с действиями правительства.
Причина этого заключается в том ослабленном состоянии, в каком церковь вступила в новый век, ее моральные и человеческие потери были очень велики. Реформа патриарха Никона и царя Алексея привела к исходу из «господствующей» церкви, как се стали называть, множества православных христиан, наиболее ревностно относившихся к вере и не принявших сомнительных нововведений. Оставшиеся в ограде «официального» православия, по общим наблюдениям современников и признаниям самих архиереев, представляли собой в большинстве случаев людей равнодушных, духовно пассивных. Причем и в этой среде в определенные моменты появлялось достаточное число тех, кто переходил «в раскол», хотя и по причинам, не всегда прямо связанным с религиозными вопросами.
Но определяющим фактором во всем дальнейшем фактическом порабощении церкви секуляризованным государством стала позиция духовных иерархов в ходе никоновских преобразований. Ее трагизм заключался не просто в готовности без критики и рассуждений принять новый обряд. В.О. Ключевский писал о настоящем характере действий епископата: «Русская иерархия XVII века предала полному осуждению русскую церковную старину»>{128}. Введение в русский церковный устав греческих новин, соборное проклятие всей прежней церковной традиции, поставление ни во что национального духовного опыта, насчитывавшего почти семь столетий христанской жизни, умаление авторитета русских святых и духовных учителей лишили реформированную церковь всякой опоры в прошлом, обрубили все связи с ним[37].
Подчинившись власти в деле церковной реформы, иерархия отныне была вынуждена всюду и во всем следовать за этой властью, держаться за руку власти, уже не слишком разбирая, хороша она или дурна, православна или порочна и еретична. Кроме правительства и его карательного аппарата не было больше у «господствующей» церкви никакой опоры ни в уважении народа, ни в многовековой истории русского православия, от которой она отреклась.
Старообрядцы смотрели на священников и епископов-«никонияи», как на еретиков из-за измены их древлеправославию, не делая разницы между ними и «папистами» или «люторами». Но не менее жестко священнослужители официальной церкви были разделены и с собственными прихожанами. Сильно способствовало воспитанию неприязненных чувств к официальной церкви то, что она не только всеми силами встала на защиту социальной несправедливости и крепостного права, но и сама активно использовала рабский труд. Черное духовенство, епископы и монастыри были крупными крепостниками, в их совместном владении находилось около двух миллионов крепостных «душ». Крестьяне убежденно говорили: «Монастырская неволя пуще господской». Монахи нередко использовали их вместо лошадей, которых берегли, — на людях и воду возили, и пахали…