— Скажи, Дики, — спросил он, — была у тебя когда-нибудь черная девушка?
Робкая, стыдливая улыбка осветила лицо Дики.
— Была одна.
— Ну и как, отличается она от других девушек?
— О чем вы, Сэмми?
— Ну, если сравнить ее с другими девушками, с нашими, например?
— Не знаю, — неуверенно ответил Дики.
— Ясно, что все девушки разные. Я не это имею в виду. Я спрашиваю, та, черная девушка, показалась тебе не такой, как другие? Ну, говорят же, что китаянки совершенно особенные.
Наяккар улыбнулся.
— Сейчас я уже толком не помню. Но, по-моему, она была, как и все другие.
— А ты сам изменился после этого?
— Нет… Почему вы меня об этом спрашиваете, Сэмми?
— Просто так… Для меня, например, все женщины одинаковы. По-своему они, конечно, разные, как и все люди, но это совсем не зависит от цвета кожи или расы; я, разумеется, говорю о тех, кого знаю.
Теперь настал черед Дики спрашивать. Он считал себя вправе сделать это.
— А у вас, Сэмми, была когда-нибудь черная женщина? — спросил он, набравшись духу.
— И не одна. — Сэмми сонно улыбнулся. — И белые тоже и цветные. Но времена тогда были совсем другие, не то, что теперь. Такие, как я, могли учиться в университетах Йоханнесбурга и Кейптауна и даже в университетском колледже в Дурбане. Тогда люди различных рас общались более тесно и могли даже дружить между собой.
— Дружить с белыми? — усомнился Дики.
— Да, Дики, дружить с белыми.
— Здесь? В этой стране? — Дики на минуту задумался, — Вы хотите сказать, что тогда вообще не было цветного барьера?
— Цветной барьер существовал всегда, но в те времена белые стыдились этого и чувствовали себя виноватыми; поэтому им приходилось как-то объяснять я оправдывать существующее положение. А поскольку само правительство тоже чувствовало себя виноватым, оно делало вид, что не замечает тех белых, которые нарушали закон и братались с нами. Более того, в те времена можно было выступить против цветного барьера, как это сделал, например, Ян Хофмейр, и все же остаться министром в правительстве. Беда, Дики, в том, что мы дали укорениться цветному барьеру и привыкли к нему. А стоит людям к чему-нибудь привыкнуть, как им уже трудно разобраться, правильно это или неправильно. Избавиться от укоренившейся привычки труднее всего на свете.
— Вы устали, Сэмми, — пробормотал Дики Наяккар, догадавшись, что Найду овладело уныние.
— Да, — отозвался Найду. — Идем, выпусти меня. И помни, что я тебе сказал.
Он тяжело поднялся со стула, потом вытянулся, почти по-военному, и решительно направился к выходу. Прежде чем открыть наружную дверь, он окинул взором лестницу и верхнюю часть дома. Дом был погружен в темноту и молчание. Дики Наяккар подавил в себе соблазн еще раз попросить у Найду разрешения лечь возле комнаты Ди. Найду открыл калитку и так быстро захлопнул ее за собой, что Наяккар не успел даже пожелать ему спокойной ночи.