Отец не перечпл. Дома он был смирный и в спор без нужды не вступал.
Одевала мать Настёньку чпсто, и с нею охотно играли две девочки, что жили напротив, в небольшом флигеле, во дворе заводской конторы. Младшая была ровесница Настёнке, и мать девочек — чиновница Аргунова, — увидев однажды в руках у слободской девчонки книжку и, к удивлению своему, убедившись, что читает эта девчонка весьма бегло, сказала Аксинье Скуратовой, чтобы та посылала дочку к ним во флигель.
К Аргуновым ходил на дом учитель из заводской школы. Но сестры учились лениво. Чиновница решила попытать, не пойдет ли дело на лад, если у дочек перед глазами будет пример, достойный подражания.
Настёнка не только бегло читала. Она умела писать и знала таблицу умножения. Всему этому научил ее отец. Мать вначале косилась и недоуменно вздыхала: зачем девке грамота? Но потом привыкла, что каждый вечер отец час, а то и два уделяет дочери. А теперь, когда благодаря этой самой грамоте Настёнка стала вхожа в господский дом, окончательно уверилась в пользе просвещения.
— Дочка‑то наша к Аргуновым запросто ходит, как ровня, — похвалилась Аксинья мужу.
— И нп к чему, — возразил муж. — Вороне соколом не бывать.
— Зря, Матвей Корнеич, перечишь. Там худому ее не научат. К Аргуновым учитель каждый день ходит. Все лучше, чем со всякой голытьбой по огородам шастать.
— Против ученья кто же спорит. Только барская дружба коротка.
И опять отец оказался прав. Но ему уже не пришлось в том убедиться…
Как‑то раз на исходе осени — по утрам уже заморозки ударяли — не пришел отец к обеду. Отзвонили полдень в железный лист на рудном дворе. Мать накрыла на стол, вынула из печи чугунок со щами, а отец не шел. Никогда такого не случалось. Во всем, и в большом и в малом, соблюдал он порядок.
Мать хотела уж послать за ним Настёнку, когда в окно стукнул сосед, идущий с работы.
— Матвей велел сказать, недосуг ему отлучиться. Снесли бы ему харчи туда.
— Беги, Настёнка, — засуетилась мать, — сейчас я плесну щей в горшок… Да нет, разольешь еще, снесу сама.
— Я с тобой, маманя.
Быстренько, поторапливаясь, чтобы не остыли щи, спустились к запруде, вошли в тесовый сарай с широкими, как ворота, дверями, где с грохотом и скрипом крутилось водяное колесо.
Отец в грязной и мокрой одежде сидел в углу на толстой сосновой колоде.
— И что это ты, отец, от рук отбился?
— Не шуми, мать, торопная работа. Засветло кончить надо.
В сарае было сумрачно, и мать не сразу разглядела кровавую ссадину на скуле. А когда увидела, вскрикнула и едва не выронила узелок с едой.
— Что с тобой, Матвеюшко?