— Вестимо! — кричат с обеих сторон стола.
— Стало быть, пусть бог решит. Ему виднее. Кому удачу, кому незадачу.
Лазебников хмурится. Видать, недоволен. Жабинов пристально всматривается в старика. Зато остальным предложение явно по душе. Теперь шансы выравниваются.
— Дело говоришь, Зиновий Яковлич!
— Как бог рассудит!
— Вот и выходит полюбовно!
Жабинов косит глазом на Лазебникова. Тот упорно молчит.
— Жребий предлагаешь, Зиновий Яковлич? — спрашивает Жабинов.
— Жребий, Гордей Никитич.
— Каким манером?
Сразу шум. Каждый кричит свое.
— Шары принесть!
— Раскинуть на картах!
— Семь горошин в шапку!
— Господа купечество! — обождав, пока стихнет шум, степенно говорит Зиновий Яковлевич. — Ить мы па обед пришли. Опосля балычка… — он уважительно кланяется Лазебникову, — хорош балычок, Лука Семеныч! Тает во рту! Опосля балычка самое время пельмешек отведать.
Он расстегивает кафтан и срезает ножом с жилета выпуклую бронзовую пуговицу. Затем наливает себе водки и бросает пуговицу в стакан.
— Чтобы не нобрезговали. Вот так, стало быть. Кому счастливый пельмень, тому и завод.
Жабинов смотрит на Лазебншсова. Тот пожимает плечами, как бы желая сказать: «Не за тем я вас звал, да против всех не пойдешь…»
Повар и три подручных поваренка защипывают пельмени. Купцы стоят тут же, смотрят. Все пришли на кухню, кроме Жабинова и Лазебникова. Эти сочли ниже своего достоинства.
На черных противнях белыми рядами комочки теста, начиненные мясом. И хотя пуговица еще в руках Зиновия Яковлевича и каждый пельмень на противне -— просто пельмень, кажутся они какими‑то особенными.
— Три сотни, — сообщает повар.
— И еще один. — Зиновий Яковлевич подает повару пуговицу.
Повар кладет пуговицу на ладонь и подбрасывает, словно определяет на вес.
— Поди, на много потянет?
— На четвертную, — без улыбки отвечает Зиновий Яковлевич.
— И то, — говорит повар, проворно защипывает счастливый пельмень и кладет его отдельно от прочих.
Теперь уже все смотрят только на этот пельмень.
— Вали в котел! — командует повар подручным и снимает с противня упрятанную в тесто пуговицу.
Начищенная до блеска медная кастрюля давно уже кипит на раскаленной плите. Белые шарики, срываясь с противня, один за другим скатываются в кипящую кастрюлю.
— А ну, давай, овечка, в стадо! — говорит повар и бросает туда же замаскированную пуговицу.
Сам хозяин ресторана, юркий и подвижный, беспрерывно подмаргивающий левым глазом, раскладывает пельмени по тарелкам. Потом наполняет бокалы и, отдав общий поклон, выходит.
Лазебников поднимает бокал.
— За счастливого!
От наваристого бульона исходит щекочущий ноздри вкусный запах. Пельмени у Гринберга, как всегда, на славу.