Но сегодня, кажется, никто не замечает их вкуса. Едят с деловитой сосредоточенностью, каждый на свой манер.
Самый молодой из всех, прикренистый с коротко подстриженной черной бородой, ест торопливо, обжигаясь горячим бульоном, не успевая прожевывать, следя, лишь бы примять зубом, — не дай бог, проскочит в утробу заветная пуговица. А сосед его, похожий на монгола с темными раскосыми глазами, напротив, ест осторожненько, по одному пельменю, предварительно придавливая каждый в тарелке ложкою.
Жабинов и Лазебников больше смотрят друг на друга, нежели в тарелки, едят медленно, как бы пережидая один другого, Лазебников, положив пельмень в рот, тут же прикусывает хлеба.
— Маловато заказал, на хлеб налегаешь, — язвит Жабинов.
— По–хрестьянски, — отвечает Лазебников, — шло покойный родитель мой наказывал: мясо без хлеба не ешь!
И только высокий старик с коричневой лысиной, приправив блюдо перчиком и уксусом, ест со смаком и удовольствием. Время от времени он, не дожидаясь общего госта, наливает себе водки, выпивает й, вкусно крякнув, закусывает дымящимся в ложке пельменем.
Молодой чернобородый купец первым съедает свою порцию. Какое‑то время тупо смотрит в тарелку, потом заглядывает в пустую фарфоровую супницу, стоящую посреди стола. И вдруг хватает тарелку и что есть силы швыряет в высокое, почти до потолка, зеркало в простенке. Промахивается. Тарелка попадает в бархатную штору, которою задернуто окно, падает на пол и разлетается на куски.
— Так твою… — хрипит чернобородый, — и тут сорвалось! — и жадными, налитыми кровью глазами шарит по чужим тарелкам.
Вторым отодвигает тарелку Зиновий Яковлевич.
— На все воля господня! — говорит он, истово перекрестившись, и наливает себе бокал золотистой мадеры.
Один за другим еще трое, кто с шуткой, кто с проклятием, присоединяются в компанию неудачников.
Остаются двое — Жабииов и Лазебников.
Наконец и у них в тарелке по последнему пельменю.
Лазебников тянет руку первый. Кладет пельмень в рот, отщипывает кусочек хлеба и, выплюнув пуговицу в ладонь, говорит:
— Попалась, сердешная!
Жабинов, бледный, сжав в ниточку тонкие губы, кладет на стол бесполезную ложку.
Одинокий пельмень, издевательски пршцурясь, смотрит на него со дна тарелки.
— Ну, Лука Семеныч, — говорит старик, — должон ты мне теперь золотую пуговицу пришить!
— Алмазной но жалко, Зиновий Яковлич! — отвечает Лазебников и, грохнув кулаком по столу, так что подпрыгивает посуда, кричит:
— Шампанского! Цыганочек!
5
На следующий день Ярыгин только с третьего захода прорвался к своему доверителю. С утра не пускали: «Почивает!»