Лазебников принял его в своем кабинете, увешанном вперемешку иконами и весьма фривольными картинами на мифологические сюжеты.
И сам хозяин, восседавший за столом в широченном халате, с головою, повязанной мокрым полотенцем, мрачный от жестокого похмелья, имел отдаленное сходство с рассерженным Зевсом.
— Ну, чего тебе? — спросил он весьма неприветливо.
— Отчетик утвердить и какие будут распоряжения.
— Эко тебя приспичило! —проворчал Лазебников. — Ну, читай!
Ярыгин развернул заготовленный список.
— Подпоручику Дубравину — пятьсот, столоначальнику генерал–губернаторской канцелярии — две тысячи…
— Столоначальнику две тысячи? — крякнул Лазебников, — Не густо ли? Он, поди, в год две сотни получает, а тут враз две тысячи!
— Не один ведь он в канцелярии, — пояснил Ярыгин и продолжал: — Зиновию Яковлевичу…
— Вычеркни! — приказал Лазебников. — С ним у меня свой счет, тебя не касаемый.
Ярыгин, не прекословя, вычеркнул.
— Повару — двадцать пять…
— А этому за что? — возмутился Лазебников.
— Защипывал счастливый пельмень и… вовремя с противня снял.
— Ловкачи! — покрутил головой Лазебников. — Нель–мель защипнуть — двадцать пять рублей! Да за таку цену я сам согласен с утра до вечера пельмени вертеть!
— Всего: две тысячи пятьсот двадцать пять рублей, — подытожил Ярыгин. — Да еще сколько будет вашей милости за дорожные прогоны в завод и обратно и за хлопоты.
— Прибрось: за прогоны и хлопоты — пятьдесят, и за выдумку — сотню.
— Премного благодарен! — поклонился Ярыгин, а сам подумал: «Сквалыга ты стал к старости, кабы не подпоручикова дурость, так не стоила бы овчинка выделки».
— Все? — грубо спросил Лазебников.
— Иногородние еще… — напомнил стряпчий.
— Ни копейки пе дам! — отрезал Лазебников. — Скажи им, чтобы по–хорошему. А то ить, амбары у них деревянные, а товары горючие… долго ли до греха… Так‑то вот! Понятно?..
— Понятно! — подтвердил Ярыгин и, чтобы подольститься к хозяину, сказал, подмигнув: — А ловко, видать, вы, Лука Семеныч, с пуговкой‑то управились!
— Ловко!.. — с деланым неудовольствием проворчал Лазебников. — Заставил меня на старости лет иллюзионы показывать… Грех один! Зажал ее в кулаке, а как в рот положить? Спасибо дураку Терешке, как хватил тарелкой об стену, все глаза отвели, я ее за щеку… Жую по пельмешку, а сам трясусь, как бы не сглотнуть ее, окаянную. Страху натерпелся!..
— Ну и выплюнуть бы сразу: вот, де, она!
— Ишь ты какой скорый! Мне Гордея Никитича падо было поманежить. Он каждый пельмень ровно ежа глотал! — и, опуская Ярыгина, распорядился: — Заготовь Тирсту доверенность на управление заводом.