Для врачевания мастеровых и каторжных хватало и ученической эрудиции. Когда же случалось заболеть кому из чиновников, привозили уездного лекаря из ближайшего города Нижнеудинска.
— Чего тебе? — спросил долговязый Зуева, закончив расчет двадцатым ударом.
Зуев пояснил.
— Достань‑ка мне мазь от ожогов, — сказал долговязый своему рыжему товарищу, который все еще не пришел в себя после заключительного, особенно сочного шлепка, и, оборотись к Зуеву, спросил строго: — Где же твой погорелец? Тащи его сюда, да поживее!
— Эка тебя угораздило! — воскликнул долговязый подлекарь, разглядывая обезображенное плечо Ивана, — Во всей аптеке мази пе хватит. А ну шагай в палату!
Палатой служила вторая комната. Там почти вплотную одна к другой стояли шесть узких железных коек. В палате находился только один больной, да и тот, заслыша шаги, проворно укрылся одеялом с головою. Остальные койки были даже не застланы. Только поверх досок брошены набитые соломой тюфяки. От полосатых наволок рябило в глазах.
Подлекарь усадил Ивана на одну из свободных коек.
— Тебя побыстрее лечить или подольше? — спросил долговязый эскулап, густо смазывая ожог.
— Побыстрее, — ответил Иван, сцепив зубы.
— Куда торопишься, чудак человек? — удивился подлекарь. — Поднеси нам с приятелем по штофу и лежи, сколь душа пожелает. Все одно палата пуста.
Иван покачал головой.
— Мне быстро надо.
— Ну, коли так, — с неудовольствием сказал подлекарь, — добывай сиделку, чтобы безотлучно при тебе сидела и компрессы меняла.
— Да помоложе сиделку‑то! — вклинился в разговор рыжий аптекарь, до того молча сидевший на соседней койке.
Иван ничего не ответил.
— Ляжешь сюда, — показал подлекарь, закончив перевязку. — Одеяло и подушку сейчас принесут.
Благодарствуйте! — сказал Иван и, поклонясь подлекарю, боком пошел к двери.
Куда ты? — всполошился долговязый.
— Дома способнее, — сказал Иван и усмехнулся. — Там у меня и сиделка есть.
— Вишь, какой обидчивый! — сказал подлекарь с искренним удивлением. — А серьезный мужик. За все время ни разу не крякнул!
4
Иван знал, что Настя с утра ушла в лес. Без нее войти в дом было легче. Если чего и страшился Иван — это женских слез. Конечно, слез и у Глафиры хватит. Но Настины слезы больнее.
Иван сам вошел в избу, и потому Глафира скорее удивилась, чем испугалась. И только разглядев перевязанное плечо, встревожилась. А когда Герасим рассказал, что приключилось, Глафира, всплеснув руками, охнула и дала волю слезам.
— Ты уложи его, а причитать потом будешь, — грубовато сказал Герасим.
Глафира торопливо утерлась концами платка и принялась разбирать постель. Вдвоем с Герасимом они разули и раздели Ивана, хоть он и противился этому.