Он внимательно изучал его речи по телевидению и пропагандистские статьи, консультировался с психологами, научился находить новые, еще не освоенные, но заманчивые понятия вместо не внушающих доверия обыденных слов, лишенных остроты и прелести новизны. Он постепенно освоил технику заполнения этих понятий желаемым смыслом, учитывая невероятную инертность в осмыслении людьми взаимосвязи явлений. Но способен ли он теперь заменить его? И найдется ли вообще, кто способен это сделать?
Несколько минут он сидел неподвижно, погрузившись в эти мысли, пока вдруг не понял, как давит на него колокольный звон, нависший траурным покровом над городом. Звон продолжался уже два часа. Он хотел было распорядиться, чтобы прекратили звонить, но не отважился — боялся, что это могло быть расценено как кощунство. Тогда он снова заглянул в дневник и вдруг вспомнил, когда и почему начал делать ежедневные заметки о событиях и о себе самом.
— Для истории, — сказал тогда Министр. — Ты не можешь ведь запечатлеть важные события в протоколах и безжизненных анналах. Тебе необходимо иметь свою точку зрения, поэтому ты обязан пережить эти события, оценить и записать. Когда записываешь, рождаются свои оценки, осмысливаются аргументы, о которых упоминалось лишь вскользь перед принятием решения.
И, возможно, ты сам участвовал в его принятии. Если решение было правильным, то все в порядке и протокол явится единственным документом, необходимым для оценки твоих действий на следствии. Но если оно было скверным, — он как сейчас увидел перед собой Министра, грозящего пальцем, — и ты его одобрил, тогда твой дневник станет тем личным документом, на который можно сослаться, чтобы впоследствии отстаивать более приемлемую позицию.
Он слушал тогда и кивал, хотя и был несколько удивлен.
— Но, — сказал он, — ведь принятое решение — плохое оно или хорошее — уже принято. А в таком случае я готов нести за него ответственность.
— Разумеется. Именно в данный момент. — Министр сочувственно улыбнулся ему. — Когда ты возьмешься за мемуары, дневник будет единственным достоверным источником.
— Но… говорят, дневники — ненадежные исторические документы. Они, возможно, отражают факты, но с точки зрении истории слишком субъективны.
— Нет. — Голос Министра зазвучал резко, как удары хлыста. — Дневник — единственный истинный источник. Ибо что есть истина? Во всяком процессе отдельные личности воспринимают каждый по-своему, а потому она всегда субъективна. Исторические книги неинтересны потому, что они не желают с мин считаться. Предоставим историческим книгам рассказывать о датах, нововведениях, изобретениях и других протокольных данных. Они годятся как справочники для страдающих бедностью фантазии статистиков, сочинителей романов и легенд, но истинные события эти книги никогда не отражают. Истина принадлежит мне, и моя истина отличается от твоей или чьей то другой. И кстати, — Министр помедлил, — в тот момент, когда ты возносишь ложь до истины, она становится истиной.